Все, что я могу представить, это его мускулистые руки, обнимающие меня и укрывающие от всего мира. Он зарывался носом в мои волосы и глубоко вдыхал, а его сильные руки были на моем бедре, талии, груди, попке, шее.

Везде.

Теперь их нет нигде. Только холодный озноб пробирает мое тело, цепляясь за то, что осталось от моей души, чтобы заморозить ее до смерти.

Вместо того чтобы сосредоточиться на этом и свести себя с ума, я беру телефон и открываю Instagram. В течение первой недели дома я фактически удалила все свои приложения.

Боль была слишком сильной, настолько сильной, что даже моя одержимость биографией своей жизни не могла смягчить удар.

Но потом я стала жадно ждать хоть малейших новостей о нем.

Реми изредка переписывался со мной, хотя и тайно, как он мне рассказывал. Он единственный, кому я предлагала оправдания. Единственный, кто знает, что я не могла просто так позволить своему брату умереть и что нажатие на курок убило меня изнутри.

Вначале он все еще ненавидел меня за то, что я причинила боль его двоюродному брату, но я думаю, что вскоре он забыл об этом.

Хотя мы больше не говорим о Крейтоне. Странно спрашивать о нем, зная, что он и все его окружение ненавидят меня.

Я ожидала, что он будет преследовать меня за то, что я стреляла в него. Черт, заявить на меня в полицию было бы его идеальной местью моей семье. Конечно, папа не позволил бы никому арестовать меня, но это был вполне приемлемый вариант, на который он мог бы пойти.

Поэтому представьте мое удивление, когда Реми сказал, что Крейтон сказал полиции, что это был анонимный человек, который ограбил и застрелил его.

Я не могла перестать плакать той ночью. Наполовину потому, что он действительно защитил меня после того, как я чуть не убила его. Наполовину из-за того, что он больше не хочет иметь со мной ничего общего.

Что между нами действительно все кончено.

Иногда я думаю, что это к лучшему. Часто я застреваю в петле, которую сама же и создала, и не могу найти выход.

Первая фотография, которая появляется в моей ленте, — это Реми, обнимающая за плечи Крейтона с пустым лицом.

«Кузен, лучший друг, отпрыск — называйте как хотите. Этот наглый ублюдок остался со мной на всю жизнь.»

Мои пальцы дрожат, когда я увеличиваю изображение Крейтона. Он выглядит хорошо — его лицо вечно красивое, безмолвно лихое. Его глаза остаются невозмутимыми, хотя и немного безжизненными, а пряди его теперь уже более длинных волос целуют лоб.