Не сумев совладать с собой, я резко отвернулась и перевела взгляд на другую сторону улицы. Губы искривила горькая усмешка. На витрине свадебного салона красовалось пышное белоснежное платье. Пластмассовая модель в блондинистом парике также имела фату.

Свою фату на верхней полке в гардеробной вместе с платьем я хранила все эти пятнадцать лет.

— Ты уверена, что хочешь показать ему платье до свадьбы? — Мама поправляла фату, прикрепив ее заколкой к моим волосам. — Ты же знаешь примету…

Кружась перед зеркалом, будто сумасшедшая, я счастливо рассмеялась. Платье с кружевными рукавами облегало мою тонкую талию как вторая кожа.

— Мам, ну мы же в двадцать первом веке живем. Неужели ты до сих пор веришь в приметы? И потом, Максим точно не из тех, кто сбежит.

— Сбежит, не сбежит, — тихо ворчала мама с улыбкой. — Иди уже, зятек, посмотри на свою невесту.

Невестой я была самой прекрасной. Макс и правда от меня не сбежал. В день нашей свадьбы мы оба стояли в зале для бракосочетаний и принимали самое главное решение в своей жизни. Удивительно, но у него тогда дико тряслись руки, отчего подпись в свидетельстве о браке получилась корявой.

Но еще до того, как нам вручили первый общий документ, эффектная дама говорила длинную речь. На ее слова о болезни и здравии мой будущий муж ответил шепотом и так, чтобы его услышала только я.

Он сказал, что никогда меня не оставит.

Из ЗАГСа Макс выносил меня на руках. Пережив фотосессию в специально отведенной для этого комнате, мы были готовы на счастье получить в лоб рисом и монетками.

Впрочем, нашлись и те, кто бросал в нас лепестки роз. Спустившись по ступеням вниз, мой тогда уже муж закружил меня под ликование родственников и друзей и с улыбкой прошептал мне прямо в губы:

— Я буду любить тебя, даже когда мы станем двумя старыми пеньками. И знаешь, наши корни точно будут сросшимися.

Более романтичного признания в любви я больше от него не слышала никогда.

— Остановите здесь, — попросила я, заприметив центральную арку городского парка.

Оставив водителю щедрую оплату (кажется, сгребла всю наличку, что еще оставалась в кошельке), я вышла на пустынную аллею. Здесь, под этими старыми дубами, мы гуляли с коляской, когда Кате было три месяца. Максим тогда боялся даже прикоснуться к крошечной дочери — такой хрупкой и маленькой. Когда я впервые взяла ее на руки в роддоме, мне казалось, что она может сломаться от одного моего неловкого движения.

— Ты представляешь, — говорил Макс, осторожно проводя пальцем по щеке спящей Кати, — мы теперь навсегда связаны. Ты, я и эта малышка. Никто и ничто нас не разлучит.