Она прикусила нижнюю губу и кивнула, но ее морщинистый лоб и блестящие глаза говорили о том, что она все еще волнуется.

– Обещаю, что не сделаю этого.

Стеффи вытащила пачку бумажных салфеток из своего черного кожаного жилета, затем протянула их нам: одну маме, другую мне.

– Твой папа был бы очень горд. – Мама шмыгнула носом.

Я смотрела на нее, и мое сердце сжалось. То, что она только что сказала, обожгло мое хрупкое эго, как пламя обжигает металл, превращая его в полноценную броню.

– Это для конкурса Моны, не так ли? – спросила она.

Это сбило улыбку с моих губ.

– Так я и думала. – Ее грудь поднялась от глубокого вдоха. – Ты ведь все равно будешь участвовать в нем, благословлю я тебя или нет, так?

Я ничего не ответила, потому что не хотела омрачать этот момент своей ложью.

– Когда крайний срок?

– Хэллоуин.

– Я заключу с тобой сделку. Если ты все еще захочешь принять участие 31 октября, я подпишу бланк.

Хотя она, вероятно, согласна потому, что думает, что я не выиграю, я все равно завизжала, обняла ее за шею и закричала: «Ялюблютебяялюблютебяялюблютебя!» Я повторила это сто раз, но все равно казалось, что этого недостаточно.

Линн поймала мой взгляд через мамино плечо, и я наконец поняла, почему она пригласила ее сюда сегодня – чтобы показать ей, сколько сердца и труда я вложила в эту песню. Я беззвучно сказала ей «спасибо» губами. Она ответила мне легким кивком.

Звукорежиссер протянул мне маркер.

– Ты не можешь уйти, пока не оставишь автограф на диване.

Я посмотрела на маркер, потом на мужчину, потом снова на маркер. Я не потянулась за ним.

– Но я не знаменитость.

Он встал со своего пружинистого стула и сунул маркер мне в руку.

– Пока нет. Но у меня такое чувство, что это только вопрос времени.