– Как парень, я бы сказал, дай ему время и пространство.

– Но что если он застрял в своей собственной голове, в своих мыслях и нуждается в поддержке?

Папа кладет бургер на стол.

– Твоя мама была хороша в этом. Она всегда знала, когда мне нужно пространство, а когда – нет.

– А как я узнаю, когда ему нужно, а когда нет?

– Я никогда не был силен в эмоциональных делах, орешек. Знал только, как любить твою маму.

– И меня, – добавляю я, – еще ты любишь меня.

Папа ничего не говорит, просто смотрит в свою тарелку.

– В такие моменты мне хочется, чтобы она была здесь. Она бы лучше вела тебя по жизни.

Так ли это? Могла бы она направить меня к лучшей жизни?

Мама преследует меня.

Мама выбрала медленную смерть.

Глори говорит, что я выбираю то же самое.

Режущая боль пронзает мой череп, и я содрогаюсь, но заставляю себя сделать это незаметно, чтобы сидеть прямо. Папа отрывает взгляд от тарелки и смотрит на меня орлиным взором.

– Ты в порядке? Мне показалось, что ты дрожишь.

– По-моему, тебе мерещится всякое. Когда ты в последний раз проверял свое зрение? – Я ненавижу то, что мне стало легче врать. Папа слишком долго смотрит на меня, а потом снова принимается за еду.

Мама сидит на подоконнике, и с тех пор, как Глори вчера уехала, не уходит оттуда. Она не разговаривает со мной. Но, с другой стороны, я тоже не пыталась с ней заговорить.

Я не выбираю медленную смерть. Я выбираю полноценную жизнь. Глори ошибается. Я знаю, что это так. Мама наклоняет голову, как будто она марионетка на веревочке. Абсолютно никаких эмоций не отражается на ее лице, и я вздрагиваю, а затем быстро отвожу взгляд. Мои щеки горят, потому что мне стыдно, что мама меня напугала.

Я расчесываю рукой свои кудри и слегка дергаю их, глядя на слова на экране компьютера. Большинство из них написаны неправильно, и под ними красные волнистые линии. Но я не могу понять, что сделала не так.

Что же сегодня не так с моим мозгом?