— Многие не знают, что такие центры есть, — женщина проследила за моим взглядом. Я смотрела на подростка, который перебирал мешки с вещами.

— А куда идут эти вещи? — стало интересно. Явно они потом не на рынке ими торгуют. Да мне кажется, рынков-то уже как таковых и нет. Хотя не берусь утверждать. Может, и сохранились где-то, но они явно не ношенными вещами торгуют.

— Часть пойдет в центры социальной помощи, — женщина махнула рукой на отложенные и подписанные мешки. — Тут вещи как для мужчин, так и для женщин. То, что получше или почти новое, отправлю в детский дом. А то, что совсем не кондиция, сдам на переработку, — из всего этого я выхватила фразу про детский дом.

— А что, разве в детские дома принимают бэушные вещи? — я нахмурилась. Отчего-то у меня было такое стойкое убеждение, что в настоящее время детские дома ни в чем не нуждаются, и уж на вещи и обувь финансирование выделяется.

— Официально не принимаются от частных лиц и организаций, а от нашей принимают. Вещи все проходят химчистку и обработку, так что не подумайте ничего такого, — вдруг начала оправдываться женщина, а подросток, услышав наш разговор, замер.

— Ой, а то можно подумать, все спешат помогать детским домам, — и мальчишка даже скривился. — Они только по документам помогают, а до нас эта помощь не доходит.

— А ты из детского дома? — я поняла, что затронула довольно животрепещущую тему, которая цепляла этого мальчика.

— Да, — парень нахмурился. — А че?

— Ничего, просто, — я пожала плечами. — Извини, если обидела или задела.

— Да вы просто как с луны свалились, — бормочет паренек. — Вопросы такие задаете странные.

— Да нет, просто не касалась этого никогда, — я подошла к нему и присела на свободный стул. Женщина-приемщица отошла от нас, давая возможность поговорить. — Давно в детском доме?

— Давно, — парень словно не хочет со мной разговаривать, но мне кажется, это у него скорее защитная реакция такая. — Как себя помню.

— А что, тех, что малышами попадают в детский дом, быстро усыновляют? Парень сверкнул на меня глазами и вдруг начал расстегивать пуговицы на рубашке. Я молча уставилась на него, не понимая, что именно он хочет сделать. Мальчик распахнул полы рубашки и показал шрам на грудной клетке. — Да кому нужен больной ребенок?

— А что это было? — я сглотнула вязкую слюну.

— Операцию на сердце делали, патология, — он застегнул пуговки. По его движениям было понятно, что он злится. Не на меня. На жизнь. — Диагноз, думаю, вам неинтересен.

— Но ведь сделали же, — я растерялась от такого откровения. — Ты же теперь здоров?