– Теперь понятно.

– Что именно?

– Почему она три года не приезжала домой и не хотела слышать твоего имени.

Я молчу, он откидывается на спинку стула.

– Мне это не нравится, буду предельно честным. Возможно, вам стоит поговорить и пойти каждому своей дорогой.

– Это невозможно, – твердо произношу я и пристально смотрю на отца. – Три года назад мы так и поступили. Как видишь, ни к чему хорошему это не привело.

– Ей всего двадцать один, – шипит отец.

– Я в курсе, – раздраженно отвечаю я.

– У тебя нет шанса облажаться, понял?

– Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

В дверях мелькает Мари. Вид у нее заплаканный. Она смотрит на меня, затем переводит взгляд на Марион, лежащую на мне. Мари подходит к отцу и опускает руку ему на плечо.

– Сделаешь мне кофе? – тихо просит она.

Он поглаживает ее руку и встает со стула. Понимаю, что это предлог, чтобы остаться наедине со мной.

– Я сделаю все… – начинаю я, прежде чем она начнет воспитательные речи.

– Тише, Алекс, – останавливает меня Мари.

Она занимает место отца и берет дочку за руку.

– Врач сказал, что боли будут сильными, но спустя неделю станет легче, – бормочет она, пробегая кончиками пальцев по ее костяшкам.

– Да, мне он сказал то же самое.

– Еще он сказал, что рубцы и шрамы при должном уходе не должны остаться. Но кое-где ожоги очень глубокие. Кожа буквально расплавилась.

Я киваю, не совсем понимая, зачем она пересказывает известную мне информацию. Мари продолжает ласково гладить дочь. Такая спокойная и уравновешенная. Мне кажется, эти качества мой отец и полюбил в ней. После моей сумасбродной матери Мари – надежная тихая гавань.