Есть в ней что-то совершенное. Ее тяжесть; то, как гриф ложится в руку; ее изгиб у меня на бедре.

– Эта гитара создана для меня, – говорю я, и Джейми улыбается.

– Сыграешь для меня остальной альбом?

– Если ты не против.

Он откидывается на спинку дивана, не отрываясь от меня, и закидывает руки за голову, готовясь слушать. Я играю свои песни, и на некоторых моментах Джейми улыбается, потому что точно знает, о чем я пою. За последние несколько месяцев Джейми стал одним из самых близких моих друзей, и есть что-то необыкновенное и сокровенное в том, чтобы петь и играть для него на гитаре.

Я заканчиваю песню о мести, которую послала ему несколько недель назад, и мои пальцы зависают над струнами.

Последняя оставшаяся песня – про секс. Он вскидывает бровь, будто видя мои сомнения и бросая мне вызов.

Мне стоит остановиться прямо здесь и сейчас. Пожелать ему спокойной ночи и подняться к себе спать. Определенно стоит. Это песня про Джейми, и он, конечно же, не сможет этого не понять.

Но тут во мне ни с того ни с сего просыпается какая-то смелость и азарт, и я начинаю играть.

Некоторые строчки этой песни говорят о чем-то, скажем так… весьма конкретном. Это мой любимый момент в написании стихов – ты можешь вставить туда что-то очень конкретное, например, как ела шоколадное мороженое с вишней, проходя мимо своей старой школы, или что-то в этом духе, и реально почувствовать себя внутри песни.

Я сяду у тебя между ног, дрожа от возбуждения. Для моего тела это ново, и этого хотим мы оба.

Джейми выпрямляется, глядя на меня, и его глаза темнеют. Я прекращаю играть.

– Пташка, – угрожающе говорит он, приподняв бровь. Его губы сжимаются в соблазнительную косую линию, и у меня пунцовеют щеки.

Повисшее в гостиной напряжение можно ножом резать.

– На этом стоит закончить, – бормочу я.

– Ни за что на свете, – говорит он густым, низким голосом.

Мой взгляд падает Джейми на колени. У него полноценный стояк: огромная эрекция туго натягивает ткань спортивных штанов. Внизу живота жарко пульсирует, но я продолжаю играть.