Я смутно вспоминаю, как Эрин пропускала ужин, когда у нее на следующий день была встреча с дизайнером.

Ее рука опускается на живот, и она поглядывает на меня с забавной улыбкой.

– Я уже люблю этого ребенка больше жизни, но забеременеть и родить в девятнадцать – это было бы жестко.

У меня в голове крутятся шестеренки.

– Но ты исчезла.

Она пожимает плечами.

– Мне нужно было сбежать. Я была подростком с безумным ритмом жизни и таким количеством денег, что я не знала, куда их девать. Мне даже не нравились большинство моих друзей, мне все время хотелось есть, и я ненавидела свою жизнь. Так что я купила пляжный домик в маленьком городке и несколько лет занималась йогой. У меня не было интернета и кабельного, так что я просто читала, рисовала и общалась с пенсионерками с моей улицы. – Она снова улыбается, и на этот раз будто по-настоящему. – Когда я была готова вернуться к реальной жизни, я так и сделала, только на своих условиях.

Повисает долгая пауза, в течение которой я пытаюсь осмыслить полученную информацию. Я представляю ее жизнь в пляжном домике, и мое сердце сжимается. Она была несчастна, а я даже не замечал этого.

– Слушай, – продолжает она, крутя на столе свой стакан с водой, – ты не первый человек, которому жаль меня из-за того, что я снимаюсь в паршивом телешоу. – У нее на лице появляется хитрое выражение. – Но мне оно нравится. Нам с Джошем нравится жить в Ванкувере, и график очень хороший. Я каждый день возвращаюсь домой к ужину, и все выходные свободна. Вся команда и сотрудники очень крутые, и они великолепно подстроились под мою беременность.

Я сглатываю, и у меня сжимается горло.

– Извини, что не замечал, насколько ты несчастна.

Она смотрит на меня с печальной улыбкой.

– В том году тебе нужно было разгребать свои проблемы. Кроме того, если бы ты заметил, то постарался бы исправить то, что исправить могла только я сама.

Ее слова кажутся логичными, и я киваю. Она права. Я попытался бы это исправить, не имея никакого представления как.

– Как твоя мама? – спрашивает она.

– Лучше. – Прошло уже несколько недель, и мама пока избегает разговоров о терапии, но это нормально. Я не давлю на нее. Поделится со мной подробностями, когда будет готова.

– Хорошо, – улыбается мне Эрин. – Я рада.

Мы долго сидим в тишине, и когда я пытаюсь снова отыскать в душе чувство вины, которое мучило меня годами, я ничего не нахожу.