Эти люди действительно одна большая семья, как и говорил Дэмиен. И именно это удерживает его здесь, даже если порой у них возникают разногласия по некоторым делам.

А Ричард никогда не делился со мной этим, не рассказывал, насколько они дружны с коллегами.

И когда Саймон заканчивает свою речь перечислением всех, кто заслужил похвалы и повышения по службе, повисает неловкая тишина.

Выжидающая тишина.

Кого-то не упомянули.

Не было еще одного очень важного объявления.

Объявления Ричарда партнером.

Пауза затягивается, воздух сгущается настолько, что его можно ощущать кожей, и Саймон кивает, подавая знак диджею в задней части комнаты.

– Не сыграть ли тебе что-нибудь для нас, друг мой? – говорит он с натянутой улыбкой, больше не оглядывая присутствующих теплым взглядом, как он делал это во время своей речи. – Я готов зажигать!

По комнате проносится выдох облегчения, когда музыка начинает играть.

А я смотрю, как Саймон спускается с небольшого подиума, на котором он произносил речь, а Ричард поднимается со стула. И я даже отсюда вижу, насколько красное у него лицо от злости.

А еще то, что я сперва не заметила – он выглядит просто паршиво.

Одежда на нем плохо сидит. Брюки слишком облегают, пуговицы на рубашке, кажется, вот-вот отлетят. У него грязные волосы, и, если не ошибаюсь, они поредели.

Он разваливается на части без моей помощи.

Странное чувство жалости охватывает меня.

Неожиданно.

Но это не та жалость, из-за которой ты хочешь что-то изменить, попытаться как-то помочь человеку. А тот ее вид, из-за которого тебе становится грустно, что тебе приходится дышать с этим человеком одним воздухом.

Они начинают спорить громким шепотом, и мне требуется вся сила воли, чтобы отвести взгляд и перестать смотреть на них. Я прижимаюсь к Дэмиену и задаю вопрос, ответ на который и так знаю:

– Что там происходит?

Я гляжу на него, а его темные глаза неотрывно следят за спорящими. Еще до того, как он отвечает, Ричард и Саймон удаляются в другую комнату, и дверь за ними шумно захлопывается.