Я вздрагиваю, когда она показывает большой палец мужчине, с которым приехала.
– Нам бы просто добраться до Мемфиса, понимаешь? А деньги давно закончились. Там у нас будет новая жизнь. Полезно иногда начинать все сначала, правда? Спасибо, дочурка!
– Ага. – Меня подташнивает, но я прошу ее подождать и поднимаюсь в общежитие. Там пересчитываю три тысячи долларов, лежащие под матрасом. Деньги меня не волнуют – можно заработать еще.
– Одну не пущу, – предупреждает Уайетт, когда я спускаюсь в фойе.
– Хорошо, – выдыхаю.
Вместе мы выходим на улицу, и я протягиваю ей деньги.
– В следующий раз вызову полицию, – говорю я, бросив взгляд на мужчину, который все еще наблюдает за нами. – Он смахивает на уголовника. Вот и уедете вместе в тюрьму – он за свои преступления, а ты – за шантаж.
Мама усмехается.
– А ты не боишься выпустить коготки. Вся в меня! – Она резко смеется. – Ничего, я понимаю.
– И что это было? – спрашивает Уайетт через несколько минут, когда мы провожаем взглядом удаляющуюся машину.
Дыхание сбивается; я не знаю, что делать. Хочется броситься следом, догнать их, наплевав на страшного мужика, и умолять маму остаться. Хочется заботы, любви, чтобы она была похожа на отца Нокса, но нет, нет: думать так глупо, ведь она давно все решила.
Прошлое пусть останется в прошлом.
– Моя мать – вымогательница.
– Жесть… Ну у тебя и семейка!
– Ох, Уайетт, даже не представляешь…
Уайетт качает головой, а потом задумчиво добавляет:
– Ты в курсе, что всю дорогу от стадиона бубнила себе под нос?
– Что говорила?
Мы подходим к дверям.