Но один предприимчивый криклер ухитряется удержаться и взобраться мне на спину. У него длинные острые зубы, которые располосовывают мое плечо, пока его еще более острые когти раздирают мой правый бицепс в попытке зацепиться. Я сдерживаю крик, видя, как кровь – моя кровь – стекает на носок моего любимого потертого кроссовка одной «Адидас-Газельс», но не делаю новой попытки оторвать от себя эту тварь. Свобода уже совсем близко, до нее рукой подать… только бы на меня не успела наброситься следующая стая этих монстров. Я не надеюсь открыть железную защелку – она древняя и часто заедает, – но мне приходилось делать это достаточно часто, чтобы знать все связанные с этим маленькие хитрости. Я нажимаю на левую часть защелки, поднимаю правую и тяну изо всех сил. Защелка отодвигается, и тут еще один криклер – а может, тот же самый, кто их разберет, – больно кусает меня в щиколотку. Чтобы стряхнуть его, я изо всех сил бью ногой назад и неистово трясу ею, одновременно толкая дверь тоже изо всех сил. Она тяжелая, и у меня жутко болит плечо, но я не обращаю внимания на боль, и в конце концов дверь сдвигается с места. Я отрываю от своего плеча последнего криклера и протискиваюсь в щель между створкой и косяком, которая лишь чуть-чуть шире моих бедер, после чего захлопываю дверь.

Чтобы убедиться, что ничто не последует за мной – криклеры твари ушлые и коварные, – я наваливаюсь спиной на старое дерево изо всех сил. И в это же мгновение в тускло освещенный подвальный коридор неторопливой поступью заходит мой лучший друг Луис.

– Ты ищешь не это? – Он держит в руке мою аптечку, поднимает ее, затем останавливается как вкопанный, наконец хорошенько рассмотрев меня. – Черт возьми, Клементина[1]. Тебе когда-нибудь говорили, что ты действительно умеешь эффектно появиться?

– А тебе не кажется, что лучше сказать – эффектно убраться? – хриплю я, не обращая внимания на ужас на его лице. – Должно быть, эта приближающаяся гроза завела криклеров больше, чем обычно.

– Завела? Ты предпочитаешь называть это так? – парирует он, но его вопрос тонет в громком животном плаче, доносящемся откуда-то сзади. – Что это? Что это за богомерзкий шум?

– Не знаю. – Я оглядываюсь по сторонам, но ничего не вижу. Правда, весь этот коридор освещен всего-навсего одной жалкой голой лампочкой, свисающей с потолка, так что нельзя сказать, что моему взору открывается фантастический вид. Мрак – друг этого подвала, как и всей остальной части этой школы.

Но плач определенно становится громче… и теперь я понимаю, что он доносится из помещения за дверью.