Игнат позвонил через час.

– На даче мамы нет, – устало сказал он. – Я в снегу застрял. Местные пошли за трактором, надеюсь, вернутся скоро. Вера, я вспомнил…знаете, мы с мамой всегда на ёлку ходили. В последних числах декабря. Нашу, районную. Она мне такой красивой казалась всегда… Там в этих числах раньше дед Мороз выступал, хороводы водили. А вдруг?

Я поехала на ёлку. Бросить машину пришлось далеко, к площади я пробиралась увязая в снегу. Уже темнело, ёлка светилась словно путеводный маяк. В животе заурчало и я с тоской вспомнила наши столовские пирожки. Повара у меня хорошие, и работу свою любили, а я пирожки люблю. Эх. Надо было у Леры бутерброд выпросить.

Площадь была самой обычной. Круглой, вокруг лавочки. Ёлка торчит посередине. Ни деда, ни хоровода не наблюдалось, как впрочем вообще людей. Зато снег почищен, я это оценила. И Марию Викторовна увидела сразу. Сидит на лавочке, спина прямая, словно кол проглотила. Лавка поди ледяная. Сколько часов она уже тут?

– Здравствуйте, – поздоровалась я и привела рядом. – Вашей спине утром не поздоровится.

– Ей всегда не здоровится, – отмахнулась Мария Викторовна. – Я привыкла.

Мы молчали. Я и старая женщина. Ей можно от жизни устать. Мне – рано. Стыдно даже.

– Вы как сюда добрались?

– Такси вызвала.

А вот об этом мы и не подумали. Стоило лишь обзвонить таксомоторные службы и все. А мы весь день по городу.

– Вы вернетесь?

– Вернусь, куда мне ещё идти… Сегодня ушла и некуда. Не в театр же…ненавижу его. Вот и пришла сюда. Я здесь счастливой была. Раз в год, правда.

– Ваш сын вас любит…

Мария Викторовна вздохнула. Старая, маленькая, храбрая трусиха.

– А ведь он у меня тринадцатый. Представляете? Вся жизнь в театре. Все кажется молода. Вот сейчас рожать некогда, роль уведут. На аборт. Премию получать, в Москве, меня номинировали, а я что, с животом? На аборт…на море ехать – на аборт. А потом вдруг поняла, что мне сорок пять лет. И я сделала двенадцать абортов. И старая уже. Джульетту пережила втрое, а все пытаюсь её на сцене… А потом забеременела. Смешно вспомнить – от двадцатилетнего мальчика. Он даже любил меня, кажется…не важно, было, и быльем поросло. Родила сына своего. А любить не умею. Разучилась, видимо…или вырезали эту любовь из моей утробы, вместе со всеми не рождёнными детьми.

Я не знала, что ей сказать. Утешить? Сказать, что все правильно делала? А если неправильно, так разве важно уже сейчас? Имела ли я право вообще ей говорить что-либо, если любое моё слово будет ложью? Не говорить же ей, что вот уже завтра, меньше суток осталось, я и сама на аборт пойду. И что любви во мне много. Но страха – ещё больше. Мария Викторовна молчала, молчала и я.