Светлый фон

Больно.

Коля наклоняется ко мне, сжавшейся пружиной на полу, наматывает мои волосы на кулак и больно дёргает на себя голову. Приближается, и его мутные шальные глаза заглядывают в мои. Ищут ответов.

— Господи, какая ты жалкая тварь.... ненавижу, — он улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов. — Кому ты теперь нужна, ущербная? Папочки твоего нет, некому тебя защитить. И денег у тебя нет. Ты бесполезная, ни уму, ни сердцу.

И снова бьёт. С размаху, со всей силы, не жалея своих суставов и моих костей.

Сейчас он похож на сбесившегося дикого зверя, почуявшего кровь. Пьяный, невыносимо злой, жестокий. Разочарованный. И это мой Коля? Человек, которому я когда-то поверила? Человек, который клялся мне в любви? Превратившийся в жестокое чудовище — ненасытного дикаря, измазанного ритуальной кровью врага.

Невыносимо.

— Блядь, зачем я вообще с тобой когда-то связался? Тварина.

Он кричит и кричит, но голос его всё тише. Меня закручивает в вихре его злобы, ненависти, и, в конце концов, перестаю хоть что-то чувствовать. Меня поглощает сладостное небытие, и нитка боли наконец-то обрывается.

И единственное, что ещё остаётся во мне — ненависть.

А потом я выныриваю из тяжёлого марева, но в первые мгновения совсем ничего не чувствую.

Не чувствую.

Не помню.

Отказываюсь помнить.

Боль, приглушённая десятками уколов, капельниц почти не беспокоит. Физическую боль успокоить легко, а вот душевную… Время капает из невидимого крана, бьётся водой о стылый гранит, и вдруг… вдруг я вспоминаю что-то. Сначала неясное, смутное, с каждой минутой оно беспокоит меня всё сильнее.

А когда вспоминаю, боль прошивает меня насквозь, вонзается под кожу ржавыми иглами.

Ребёнок. Мой ребёнок.

Скрипит дверь в палату, я дёргаюсь изо всех сил, пытаюсь дотянуться до вошедшей медсестры, тяну к ней руку, а язык не слушается — онемел. Я хочу спросить, что с моим ребёнком, мне нужно знать, жив ли он. Готова ли я к правде? Нет. Мне просто нужно знать, что с моим мальчиком всё хорошо.

Я точно знаю, что это мальчик — чувствую это.

Медсестре не больше двадцати, она круглолица и улыбчивая, но в глазах тоска.

— Тише-тише, надо поспать.