В области искусственного интеллекта это преимущество тоже признается, отсюда попытки наделить роботов «эмоциями». Отчасти это делается, чтобы облегчить взаимодействие с человеком, но кроме того – чтобы обеспечить поведению робота логическую структуру. Эмоции хороши тем, что направляют внимание, способствуют запоминанию происходящего и подготавливают нас к взаимодействию с внешней средой. Такой способ структурирования поведения гораздо лучше, чем прописывание для машины подробной инструкции на каждую предполагаемую ситуацию. Программируя «эмоциональных» роботов, ученые дают крайне любопытные определения, например: «Роботу радостно, если все идет так, как положено. Особенно его радует активное использование своих двигателей или процесс пополнения энергии»[254]. Судя по неуклонному развитию эмоциональных вычислений, как называют эту область, наделение субъекта внутренними состояниями, ориентированными на действие, – это лучший способ организации поведения. Для нас его уже разработала эволюция. На этой основе мы и функционируем, равно как и большинство животных. Мы насквозь, до мозга костей эмоциональны[255].

Для меня вопрос всегда заключался не в том, обладают ли животные эмоциями, а почему наука так долго отказывалась эти эмоции замечать. Ведь изначально все обстояло иначе – достаточно вспомнить новаторский труд Дарвина, – но впоследствии отношение изменилось. Почему мы так старательно отрицали или высмеивали явление столь очевидное? Причина, разумеется, в том, что мы ассоциируем эмоции с чувствами, а это, как известно, тема скользкая и щекотливая даже у нашего вида. Чувства возникают, когда эмоции всплывают на поверхность, и мы их осознаем. Осознав свои эмоции, мы получаем возможность выразить их словами и оповестить о них окружающих: они видят их проявление в мимике, но о чувствах узнают только с наших слов. Мы говорим, что рады, и нам верят – если, конечно, не поймут по другим признакам, что это вовсе не так. Супружеская пара может благополучно изображать на публике счастливую семью, а через месяц развестись. Для самых близких это, возможно, не окажется неожиданностью. А если окажется, близкие будут недоумевать, как же так, почему они не замечали, что к тому идет. Мы хорошо умеем отделять декларируемые чувства от наблюдаемых эмоций и обычно доверяем последним больше, чем первым.

Мысль о том, что животные могут испытывать точно такие же эмоции, какие испытываем мы, многим ученым-ретроградам кажется неудобоваримой – во-первых, потому что животные о своих чувствах никогда не рассказывают, а во-вторых, потому что чувства предполагают уровень сознания, который эти ученые у животных признавать отказываются. Но, учитывая, насколько поведение животных похоже на наше, принимая во внимание общность физиологических реакций, мимики, устройства мозга, не будет ли странным как раз обратное – радикальное отличие их внутренних переживаний? Владение речью в данном случае никакого отношения к делу не имеет, и размеры коры нашего мозга тоже не дают основания предполагать различия. Нейробиология давно отвергла гипотезу, что чувства зарождаются именно там. Они коренятся гораздо глубже, в тех участках мозга, которые теснее связаны с остальным организмом. Может даже оказаться, что чувства – это не просто какой-то причудливый побочный продукт, а неотъемлемая часть эмоций. Не исключено, что они составляют одно целое. В конце концов, организму нужно как-то выяснять, каким эмоциям повиноваться, а какие подавить или игнорировать. Если наилучший способ регулировать эмоции – это осознать их, значит, они и вправду неотделимы от чувств, и не только у нас, но и у всех живых организмов.