Старуха отвела глаза.

– Нет никого, – мертвым голосом сказала она. – Одна дочка спилась. Другая от рака померла. Внук в тюрьме – из армии сбежал. Мучали его там сильно. А внучка – так та в Молдавию укатила, за мужиком! Тю-тю – ищи теперь! – И моя новая знакомая рассмеялась. – Вот и доживаю тута. А куда денешься? – И бабка вытерла ладонью сухие глаза.

Я кивнул, пересыпал яблоки в пакет и положил на дно ведра свою пятерку.

А что я еще мог? Ничего.

До Масолова оставалось одиннадцать километров. С раздолбанного шоссе я свернул на грунтовку, ведущую к деревеньке. Ехал я медленно, подпрыгивая на ухабах и задевая глушителем кочки и буераки. Впереди показалось Масолово. Я остановил машину и вылез. Меня охватила тревожная и радостная дрожь, словно я вернулся домой.

Осторожно и медленно наступали сумерки, вдалеке пели птицы и равномерно колотил клювом дятел. Из леса тянуло свежестью и вечерней прохладой. Я поежился, сел в машину и наконец нажал на педаль.

Мне повезло, что лето было сухим, иначе бы я ни за что не проехал в Масолово. После любого дождя дорогу размывало и выворачивало. Но сейчас было сухо, и я быстро добрался до центральной и единственной улицы.

Там было все так же, как и прежде – девять домов с двух сторон. Крайний справа – дом бабки Зины, где я, собственно, проводил свои самые черные и самые светлые дни.

Я увидел, что дом заколочен, и у меня упало сердце. Нет, все понятно, глупо было бы ожидать, что баба Зина жива. Сколько ей было бы лет? Я задумался, вспоминая. Нет, я не помню. Хотя мы справляли ее именины. Да разве мне было интересно тогда, сколько ей лет? Мне и тогда она казалась древней старухой.

Я толкнул калитку и вошел во двор. Бурьян заполонил прежде выскобленный до пылинки палисадник. Окна были забиты досками – крест-накрест, как во время войны. Я сел на рассохшееся крыльцо и закурил. «Ну, и что дальше? – спросил я себя и усмехнулся. – А ты что хотел? Чтобы тебя встречали с фанфарами и ковровой дорожкой?»

– Эй! – вдруг услышал я и обернулся. На соседнем заборе висела девушка в белом платке, повязанном по-деревенски, по самые глаза, и в светлом сарафане, открывающем острые плечи.

– Вы к кому, дядя?

«Дядя». Я улыбнулся.

– Да сам не знаю! К бабе Зине вот ехал.

Девушка толкнула штакетину и, нагнувшись, пролезла во двор.

– А я вас помню! – сказала она. – Вы писатель! А я Таня, бабы-Нюрина внучка! Не помните меня?

– Помню, да! Рыжая такая девчушка, приезжала к бабе Нюре на каникулы, верно?

Она радостно кивнула.

– Ага! Как была рыжая, так и осталась! – Она стянула с головы платок, из-под которого тут же рассыпались, разбежались золотистые волосы.