После перевязки он отмеряет нить, вдевает ее в иголку и зашивает порванные джинсы. Позднее надо будет отмыть в море засохшую на штанине кровь.

В задней комнате Клаудио поворачивается на другой бок и что-то бормочет по-испански. Стэнли прислоняется к дверному косяку и смотрит на спящего друга — плавный холмик под одеялом, — а потом возвращается к дыре в стенной панели и нашаривает то, что спрятал там прошлой ночью.

Накануне, после расставания с Уэллсом, он порядком поплутал по разбитым тротуарам и болотистым лужайкам, пока не увидел знакомый заросший прудик на улице, название которой — Наварр-Корт — ему ранее на глаза не попадалось. Мотоцикл был на прежнем месте, как и пара ног, торчавших из зарослей. Оглядевшись, Стэнли осторожно пробрался через тростники к воде и там, как и предполагал, обнаружил загнувшегося от передоза байкера: впалые щеки, синие губы в обрамлении усов, торчащий из вены шприц. Резкий запах мочи смешивался с ароматом цветущего жасмина. Стэнли задержал дыхание, нагнулся и — вот она, удача: четыре целлофановых пакетика во внутреннем кармане джинсовой безрукавки мертвеца.

До кафе он добрался к двум часам ночи. Публика уже расходилась, джазмены убирали в футляры свои инструменты, а поэты — Ларри, Стюарт и Джон — в дальнем углу наседали на Алекса, споря о чем-то или о ком-то по имени Моллой. Стэнли сразу же поймал на себе заинтересованный взгляд Алекса, словно тот вмиг учуял наркоту с противоположного конца зала. Пока Стэнли наблюдал за ними от входа, Алекс достал из кармана черный блокнот и карандаш, что-то быстро нацарапал, вырвал страницу и передал ее назад через плечо своей жене, черноволосой Лин. При этом он ни на секунду не прервал свой монолог:

— Де Голль наградил его Военным крестом, хотя его поведение во время войны нельзя назвать героическим. Он просто оказывал посильную помощь. Не совершил никаких деяний, которые можно было бы хоть как-то приравнять к подвигу. Зато книги — выраженное в них яростное неприятие происходящего — были его настоящим подвигом.

Лин привидением проплыла через комнату и вложила в руку Стэнли свернутый листок. Стэнли поднял полусонного Клаудио со стула у двери, и они вышли в ночь под пульсирующий чужеземным акцентом голос Алекса за их спинами:

— Да, я знал его в Париже. Я публиковал его книги, когда никто не хотел за них браться. В каком-то смысле он был мне как родной отец…

Теперь Стэнли натягивает свои зашитые джинсы, кладет целлофановые пакетики в нагрудный карман и разворачивает листок из блокнота Алекса. «Клаб-Хаус-ав. 41», — написано там. Он убирает подпирающую дверь доску и выскальзывает на улицу.