Чужой. Но это детский сад какой-то. Она ухватилась за первое же пришедшее на ум слово:

— Республиканец? — И весело рассмеялась — мол, пошутила. Может, он и не республиканец вовсе.

В его лице лесным пожаром вспыхнула досада.

— И что с того? Поэтому, значит, я филистер?

— Что? Да нет. Нет, конечно.

— Но думаете вы так. У вас прямо на лбу написано. — Он как-то весь подобрался. — Вы считаете, у нас нет чувств? — Восхищение ушло из карих глаз — теперь они сверлили Джейни с уязвленной яростью.

— Может, о карри поговорим?

— Вы считаете, у нас не разбиваются сердца, мы не рыдаем, когда рождаются наши дети, и не ищем свое место в мире?

— Ладно, ладно. Я поняла. Уколоть вас — и потечет кровь. — Он не отводил взгляда. — «Уколите нас — и разве не потечет кровь?»[2] Это из «Венецианского…»…

— Ты правда поняла, Шейлок? А то я что-то сомневаюсь.

— Ты кого Шейлоком обозвал?

— Ладно. Шейлок.

— Эй.

— Как скажешь, Шейлок.

— Эй!

Они оба уже ухмылялись.

— Итак. — Она покосилась на него. — Дети, а?

Он повел крупной розовой ладонью — отмахнулся от вопроса.

— И вообще, — прибавила она, — какая разница, что о чем я думаю?

— Еще какая разница.