Может быть, это и есть любовь, подумал я.

— Прости, мне действительно жаль, что так получилось. Все последнее время меня что-то расстраивает. — Я продолжал извиняться и протестовать, оправдывая охвативший меня дурман.

Сьюзен присела на край кровати. Наконец, я вернулся к событиям ночи пятницы.

— Ты не получила бы от этого никакого удовольствия. Думаю, что и нам от всего этого было мало радости. Может быть, так, немного развлеклись.

— И как же именно?

Я вкратце рассказал ей, что происходило в тот вечер, но рассказал с пропусками. Часть вместо целого.

— Я знаю о Рите Пойнтц, — сказала она, когда я дошел до этой части своего рассказа. — Это вообще все знают.

Она взяла меня за подбородок, словно собираясь поднять мне голову и при свете рассмотреть мое лицо.

— Дон, иногда мне кажется, что ты неважно себя чувствуешь. Эта близость с Максом тебе вредит, а не помогает.

— Он — мой друг. — Как всегда, мне было странно слышать в собственном голосе такую напористость.

— Я знаю, — нежно ответила Сьюзен и погладила меня по щеке. — Но как же я? Я же твоя жена, ты помнишь? — Она крепко поцеловала меня в губы.

Я обнял ее, говоря, что с этого дня буду уделять ей больше внимания.

Эта ссора в спальне потрясла меня больше, чем я поначалу думал. Наверное, я действительно проводил непропорционально много времени, наблюдая поведение Макса. Или, наоборот, проводил непропорционально мало времени со Сьюзен. Теперь, когда она работала полный день, мы стали видеться меньше, и это было вовсе не плохо. Проблема тесного, каждодневного и непрерывного общения с другим человеком заключается в том, что при этом требуется тратить массу времени на банальности, по сто раз в день говоря об утреннем кофе, заметке в сегодняшней газете и о необходимых покупках. Макс был резок, но не скучен, а его душевные свойства поднимали навязчивость и одержимость на иной, более высокий уровень.

Итак, я наблюдал и слушал Макса, околдовавшего меня, но старался при этом и не пренебрегать Сьюзен, которая, как ни крути, была мне женой. Иногда я сначала видел одну только Максину, шествующую в чудовищной величины шортах и напоминающей армейскую палатку в футболке, и только потом из-за ее спины скромно появлялся Макс. После того как он убедил Максину в том, что обожает ее тело, она позволяла любовнику делать с ним все, что тому заблагорассудится, иногда на публике. Он похлопывал ее по животу, как по своему собственному; он провожал ее из Бондурант-Холла в библиотеку, держа за ягодицы. Однажды, когда они входили в Бишоп-Холл, он ухитрился так вжаться ей в бок, что они втиснулись в проход одновременно — грудь с грудью.