— Так бы сразу и сказали! — взял под козырек Макарон.

Два дня Макарон устраивал вечера-портреты, накачивая себя перед зеркалом. Манеры, которые он пытался себе привить, могли деморализовать даже ночных бабочек из вокзального буфета. Репетируя, он совершал такие сложные рейды в тылы воображаемой жертвы, что друзья засомневались, вернется ли он назад.

— Я поднимаю эту речь… — перевоплощался Макарон, протягивая зеркалу блок сигарет, а потом наливал фужер ликера и чокался с гладью. Гладь отражала, как он примеривался к дивану и затихал, словно континентальный шельф, полный полезных и любвеобильных ископаемых. Перед тем как улечься на лежку, Макарон, словно заяц, выделывал петлю за петлей, не переставая репетировать.

— А потом мы просто поужинаем! Никаких условностей, никаких специальных терминов! — откатывал он произвольную программу, как мазурку, и восклицал, объевшись яблочным пирогом: — Шарлотта, я полон тобою!

Под занавес моноспектакля он запевал сочиненный собственноручно куплет:

— Ну все, родимый, пора! — поторопили его друзья. — Бомжи на теплую одежду перешли. А нам, кровь из носа, к зиме переехать надо.

— Зачем торопиться? — входил во вкус Макарон. — Step by step кругом.

— С ней надо договориться насчет лизинга, — напомнил о цели похода Артамонов. — Усек, селадон?

— А вот это увольте! Лизать я никого не собираюсь, — возмутился Макарон.

— Тогда навяжи аренду с правом выкупа.

— Совсем другое дело.

— И помни, перед употреблением ее надо взболтнуть, — использовал право последнего слова Орехов.

Макарон расцеловался с друзьями и отправился на дело. Воротился он, как лосось в известном положении. «Унитаз» был взят приступом. Макарон не пожелал делиться деталями операции. Как больная собака, он долго отлеживался в специально оборудованном номере (сало, батон) и вышел к людям только в день Святого Валентина.

— Это не Шарлотта Марковна, а восторженный конь! — сказал он. — Но теперь, как человек честный, я должен на ней жениться.

— Может, сначала к Мошнаку?! — попытался переключить его Артамонов. — За деньгами!

— Я серьезно, — сказал Макарон. — Это не женщина, а лава! Век таких не видывал и вряд ли больше встречу! Нет, не зря японцы поднимаются на Фудзияму только раз в жизни!

— И все же давайте сначала к Мошнаку, а потом свадьбы и все остальное, — призвал работать без простоев Артамонов.

— Так он прямо и дал, этот Мошнак, — вставил Варшавский. — Это тебе не заблудившаяся фрау. Держи гаман шире!

— Но сходить-то все равно надо.

— Я не в матерьяле, — устало повел головой Макарон. — Предлагаю упасть в «Чикен», завести пластиночку Хампердинка, заказать кильки-классик два раза, кофе-гляссе, бутылочку «Хванчкары»…