На другой день отец позвонил в райком. Полипов ещё не вернулся из области. Но через два дня он соединился с ним и сказал:

— Вот что, Пётр Петрович… Темна душа твоя… Но такой подлости я даже от тебя не ожидал… Ничего, от меня это можешь выслушать… Что? Нет, не боюсь… И этого не боюсь… Чего боюсь? Только одного — своей совести. И тебе советую бояться своей.

И положил трубку.

* * * *

Этой весной, через тринадцать лет после окончания войны, когда шёл пятнадцатый год Лене, дочери пропавшего без вести Семёна Савельева, обнаружился вдруг неясный и далёкий его след, затёртый уже, казалось, временем навсегда.

Случилось это в тёплый майский день, сирень ещё не цвела, а соловьи, как положено, давно захлёбывались песнями. В этот день, в воскресенье, часов в одиннадцать утра, в крохотной избёнке Акулины Козодоевой открылась дверь, нагибая голову, чтобы не стукнуться о притолоку, вошёл мужчина лет пятидесяти, рослый, хотя в плечах не очень широкий, одетый чисто, в шляпе и галстуке.

— Здравствуйте, — сказал он. Зеленоватыми глазами, в которых была не то задумчивость, не то усталость, пришелец окинул комнату, по очереди оглядел трёх её обитательниц, остановил взгляд на Наташе и добавил: — Извините, что побеспокоил…

Это был Пётр Зубов, сын бывшего полковника царской армии, затем уголовник, а с конца сорок второго года боец штрафной роты, которой командовал капитан Кошкин.

Немало зим и вёсен прошло с того дня, когда Наташа в первый и последний раз видела этого человека в доме Маньки Огородниковой, — шестнадцать зим и шестнадцать вёсен, шла семнадцатая. Наташа его не узнавала. Да он с той далёкой зимней ночи совершенно изменился, глаза выцвели, раньше лицо было чистым и гладким, а теперь на лбу и щеках пролегли глубокие морщины, и теперь он носил небольшие, аккуратно подстриженные, обсыпанные густой изморозью усы.

Зато бабка Акулина, окончательно высушенная временем, но по-прежнему живая и неугомонная, едва замолк его голос, сказала нараспев:

— Здорово живё-ёшь, Петро Викентьевич.

Он резко повернулся на её голос всем телом, прижмурил глаза, затем широко раскрыл их.

— Вы… меня знаете?!

— А чего ж… — усмехнулась старуха дряблыми губами. — Бог дал вот за страдания мои мно-ого сроку. Я и батюшку твоего знавала. И дедушку. Ты-то его не знаешь, дедушку своего, после него уж народился, а я знавала… Крепостные мы были у него, мои родители-то, на Ярославщине жили…

Зубов так и сел. Шатнулся к табуретке, которая стояла неподалёку, и осел. А старуха сказала Наташе:

— Петро Зубов это, доченька, сын Викентия. У того Викентия братец ещё был Евгений, за которого я на каторгу-то угодила.