— А что Павел-то твой баклуши бьет? — спросила Катя у Лидии. — Пущай на ток, что ли, приходит али вон на лобогрейку погонщиком. А то так и привыкнет, что куры прямо облупленные яички несут.

— Ты это Федотье, сатане лохматой, скажи.

С Федотьей Пилюгиной Катя Афанасьева говорить не стала.

Сентябрь был ведреный, работа спорилась, Катя была уже на седьмом месяце, но тяжести особой не чувствовала, целыми днями в пропыленном отцовском пиджаке, который давно не застегивался, пропадала в полях. Дорофеев за сентябрь снова дважды наезжал в колхоз, улыбался землистым и совсем исхудавшим лицом, говорил:

— Хлебосдачу хорошо ведете, молодец, Екатерина Даниловна. Давай подсчитывай-ка весь урожай, да прикинем в конце уборки чего и как. Надо нынче, под победу нашу великую, колхозникам хорошо на трудодни выдать.

Дорофеев говорил и кашлял. Катя тревожно думала — доживет ли он до конца-то жатвы?

Ночами у нее мелькало и про себя: управится ли она со страдой до родов? Ведь скоро… И тут же успокаивала себя — не скоро, два месяца еще.

Но родить ей пришлось раньше, в конце сентября. Жуткая беда стряслась в один из самых последних дней этого месяца.

С утра стояла над Романовной плотная духота. После обеда с холмов тугими волнами начал скатываться горячий ветер. Катя под вечер отправилась на ток в Зеленом ключе, где веялками очищали зерно. Когда солнце уже скрылось, на ток верхом на неоседланном коне прискакала Василиха, издали закричала:

— Катерина-а! Здесь она? Беда-а…

Катя выскочила из-под навеса, где прикидывала со старым Андроном, сколько можно завтра вывезти зерна в хлебосдачу, сердце ее бешено колотилось.

Василиха, подскакав, грохнулась с коня на твердый ток и вместо ответа забилась в рыданиях.

— Что приключилось? Где-е? — прохрипел Андрон.

— Да что ты ревешь белугой? Какая беда стряслась?

— Пожар… — Василиха подняла к ней распухшее от слез лицо. — Дом твой Пашка Пилюгин поджег. Зойка с Захаром сгорели.

— Ка-ак? — зашлась Катя в нечеловеческом крике и осела перед Василихой на колени.

— Крыша на них с огнем рухнула…

Люди на току побросали работу, столпились вокруг, пораженные страшной вестью. Стояла полная тишина, слышалось лишь, как тяжко дышали люди, взрослые и дети, да по-собачьи подвывала Василиха.

А Катя все стояла на коленях, как неживая уже, все оцепенело смотрели на нее, будто боялись, что она возьмет да шевельнется.

Наконец она действительно шевельнулась, но встать не могла, сил в ногах не было.