Когда выпили по рюмке, которая чуть сняла все-таки возникшую с появлением Степана неловкость, тот проговорил:

— У Михаила вон слово с делом не расходится. Столько, говорит, мы время потеряли, надо сразу и за дела, и тут же запрягся в колхозные работы. А я вот покуда…

— И ему я говорила, и тебе, Степан, скажу… куда же они уйдут от вас, колхозные дела?

— Да нет, Катерина Даниловна, неловко уже.

Это «Катерина Даниловна» опять стало возвращать растаявшую было неловкость, и Михаил, тотчас разлив по рюмкам, сказал:

— Правильно, дядя Степан, что пришел. Капель звонит, колхозника на работу гонит.

— Так что я готов, Катерина. Это первое. А второе… — Степан взял налитую ему рюмку, приподнял ее, будто собирался посмотреть на свет. Рюмка подрагивала в его руке, и он поставил ее обратно на стол. — Хотя об этом, дурак я такой, надо было не во-вторых, а во-первых сказать… Низко я кланяюсь тебе, Катя, за те муки, что с детьми моими ты перенесла.

— Ну что ты, что ты… Степан! — Катя отвернула повлажневшие глаза.

— Да уж порассказала мне Мария. А я еще за судьбу свою обижен был.

— Выпьем, что ли, давайте, — проговорил Михаил. — За то выпьем, чтобы тяжкое твое, Кать, прошлое, да и наше со Степаном проваливалось все глубже, как камень в воду, и не всплывало, как тот же камень, никогда.

Когда выпили и по второй, Степан некоторое время помедлил, ковыряя в тарелке. Потом отложил вилку, поднял тяжелую голову, спокойно проговорил:

— Так что жизнь надо сначала начинать. Потому решили мы с Марией, как снег сойдет, новый дом ставить.

Он говорил это, глядя Кате в глаза, и она не отвернула своих, выдержала, лишь зрачки ее чуть дрогнули.

— Что ж я тебе скажу, Степан… — ответила она, потому что его взгляд требовал ответа. — Хочешь, нет ли, а сначала надо. И ты все правильно… правильно.

— Да, мы, Степан, по весне тебе и этот освободим, свою развалюху починять счас начну вот. Чего ж тебе строиться? — сказал Петрован. — А коли хочешь, так деньгами…

— Умный ты, Петрован, а тут… — Тихомилов дернул щекой. — Это мне с Катей да с тобой за всю жизнь не расплатиться.

— Так ведь…

— А хочешь, чтоб навеки не рассорился я с тобой, так больше чтоб не слыхал…

— Тогда прости… Я ж от чистого сердца.

— И я от чистого… Значит, одобряете? — спросил Тихомилов сразу у всех.