— Пусть, пусть она тебя пощекочет…

— Уйди! — зеленея, прокричал Алексей.

Ящерица выпала, девушка хотела ее снова поймать, пригнувшись, побежала, хлопая по траве ладошкой.

— Не трожь, говорю! — крикнул Алексей, кинулся следом, но запнулся о что-то, с размаху упал на девушку и покатился вместе с ней по траве. Шура хохотала, тоненько, пронзительно повизгивая. Когда они перестали катиться, Алексей схватил ее руки и зачем-то прижал к земле.

— Не трогай эту тварь, — выдохнул он ей прямо в лицо.

— Тебе-то что, — ответила, все еще смеясь, Шура, пробуя освободить руки, сбросить с себя Алешкино тело.

Потом она затихла, улыбка на ее лице стала гаснуть, стираться. Она лежала и рассматривала его лицо — лоб, глаза, нос, губы. Рассматривала так, будто никогда раньше не видела Алексея. Ее длинные ресницы подрагивали, и темные большие зрачки за этими ресницами подрагивали, а к волосам на виске прилип сухой березовый листок.

Больше Алексей ничего не мог рассмотреть. Он услышал, как под старенькой, вытертой Шуриной кофточкой часто, как молоточек, стучит девичье сердце, и ему в голову ударил со звоном жар…

Он отпустил ее руки и сел. Шура тоже мгновенно поднялась, одернула платье на ногах и стремительно поджала их под себя. Они сидели глядя в разные стороны. И молчали. Наконец Алексей проговорил:

— Выдумала тоже… тварь ведь… как не противно.

Он говорил и не узнавал своего голоса.

— А зачем ты меня обзываешь?

Молча они посидели еще с минуту.

— Ну я пойду, — сказала Шура. — Только ты не смотри на меня, ладно?

— Иди…

Девушка пошла, он слышал, как затихают ее шаги. Алексею очень хотелось посмотреть ей вслед, но он не решался.

Наконец не выдержал, обернулся. Шура шла медленно, опустив голову, точно высматривала что-то в траве…

Шура ушла, а он все сидел, видел перед собой, как наяву, ее темно-карие раскосые, смеющиеся глаза. Чтобы стряхнуть наваждение, крепко жмурился, но это не помогало, глаза ее только перестали смеяться и, чуть подрагивая, с любопытством и удивлением разглядывали его лицо… Вздрагивали ее зрачки, вздрагивали длинные ресницы. И желтел, желтел березовый листок в ее черных волосах.

И непонятно, когда это произошло — то ли в те минуты, когда он видел перед собой ее раскосые глаза, сделавшиеся вдруг серьезными, или несколькими минутами раньше, когда он услышал торопливый и тревожный стук ее сердца, — только это произошло: словно кто плеснул ведро воды на раскаленную каменку, вода мгновенно превратилась в сухой жгучий пар, и этот пар высушил все во рту, затуманил сознание и с каждым вздохом сильнее и больнее начал обжигать все внутри.