Легкого и светлого настроения как не бывало.

И все-таки что-то изменилось с этого дня. Каждое утро Алексей вставал с предчувствием: сегодня должно случиться что-то хорошее. И хоть оно не случалось, он ложился вечером в постель с тем же светлым настроением.

Потом он понял, что должно случиться: он должен был встретиться и поговорить с Шурой. Это ему вдруг стало так же ясно, как и то, что его зовут Алексей, что после ночи всегда наступает новый день. Было непонятно только, как же раньше он не мог до этого додуматься?

Но где и как с ней встретиться? Возле проходной она уже никогда не задерживалась, да и стыдно было бы при людях. Ему теперь казалось, что все люди, все до одного, сразу бы узнали, почему он подошел к девушке и о чем намеревается с ней поговорить. Ему даже казалось, что люди обязательно обступят их плотным кольцом, обступят и будут молча стоять и ждать, о чем же он заговорит…

Прошел июль, прошел почти весь август, а он все еще не мог придумать, где и как встретиться с Шурой. Он много раз бродил вечерами возле дома Ильиных, стоял даже у калитки, под развесистым тополем, надеясь, что она вдруг выйдет из дома или будет откуда-то возвращаться. И она несколько раз выходила и возвращалась. Но была не одна, с ней был всегда Борис. Заслышав разговор или смех, Алексей поспешно отходил, почти отбегал в сторону, в темноту. Сердце его гулко билось, и ему было стыдно.

Раз Шура, подойдя к калитке, даже сказала:

— Кто-то вышел, что ли, от нас?

— Показалось, должно…

— Да нет… Вроде тень скользнула. Вот туда.

Алексей в тот раз не успел далеко отбежать, он стоял за одним из деревьев, редковато торчавших вдоль улицы. Стоял и замирал от страха — а вдруг да они пойдут сюда и увидят его?

Но они не подходили. Они стояли и молчали. «Сейчас целоваться будут… — подумал вдруг Алексей — Если будут, то…»

Что значит это «то», что произойдет, если они начнут целоваться, Алексей не знал, не представлял. Он ненавидел, сжигал себя за трусость, за нерешительность, за то, что стоит, как вор, за деревьями, за то, что подслушивает. Он чувствовал: его переполняет чувство брезгливости к самому себе.

— Сдаешь, значит, экзамены, — послышался голос Шуры.

— Сдаю. Толкну еще парочку — и конец. Ты зря не захотела в институт. Я бы помог… насчет экзаменов.

— Нельзя мне… На стипендию разве проживем мы с мамой.

Они еще помолчали. Потом Шура грустно сказала:

— Не надо, Борька. Слышишь, перестань.

— Шура!

— Не лезь, сказала! — повысила она голос.

И опять все смолкло.