Антон Иванович рассчитывает на стремительность продвижения, осталось 200–300 верст, всего несколько переходов для кавалерии. Эта стремительность и не позволяет противнику принимать ответные меры, он только успевает отходить. На плечах красных ворваться в Москву! Не давать им передышки, не давать времени на организацию фронта.

Принцип единой и неделимой России, над которым во всю историю так издеваются большевики, был принят ими самими безоговорочно, но только в другой форме. Удержать Финляндию и Польшу не представлялось возможным, хотя в польскую кампанию такие надежды всколыхнулись — красные разъезды почти доставали до пригородов Варшавы. Поэтому об отделении Финляндии и Польши большевики заявляют как о торжестве социалистических принципов и праве народов на самоопределение. Для всех же прочих народов, закрепленных Россией за собой, этот принцип ошельмован. Право есть, а не воспользуешься. На губах Москвы черная улыбка.

Добровольческая Армия ниточкой растянулась на обширном фронте. Резервы отсутствовали, части измотаны, скверно сбиты, еще хуже обмундированы, хотя тыловые склады ломятся от поставленной союзниками амуниции, но все это идет на расхищение и спекуляцию. Это оргия казнокрадства!

На личный состав Добровольческой Армии был заведен строгий и весьма дотошный учет. Вся эта канцелярия в большинстве своем была взята красными (вот уж пособила в работе «женевской» твари!). В среднем на сотню солдатских карточек приходились две-три с отметкой «расстрелян за большевистскую агитацию».

Гром победы…

«Лошади до такой степени устали, — пишет очевидец о тех последних победных шагах, — что не могли развивать никаких аллюров, кроме шага. У замученных людей, дезорганизованных грабежами и насилиями, исчезла вера в свои силы…»

«Гомерические кутежи и бешеное швыряние денег на глазах всего населения вызывали среди благоразумных элементов справедливый ропот. — Горечь в словах Врангеля, когда он рассказывает об этом. — Тыл был по-прежнему не организован. Войсковые начальники, не исключая самих младших, являлись в своих районах полновластными сатрапами. Поощряемые свыше войска смотрели на войну как на средство наживы. Произвол и насилие стали обычным явлением. Как я уже говорил, трудно было первое время в условиях настоящей борьбы требовать от войск соблюдения обычаев войны. В течение долгих месяцев армия жила военной добычей. Разоренные и ограбленные большевиками казаки справедливо хотели вернуть свое добро. Этот стимул, несомненно, приходилось учитывать… Однако рядом неуклонно проводимых мер я стремился постепенно привить частям моим чувство законности».