— В сельсовет? — спросил молодой.

— В библиотеку.

— В таком случае, будем знакомы — Юрис Бейка… Председатель колхоза «Силмала», — он протянул Инге руку.

Председатель?! Такой мальчишка? Хвастает! Инга молча подала руку и сказала:

— Ингрида Лауре. — В голосе ее прозвучало недоверие.

Утренняя заря охватила уже весь небосклон, на обочинах дороги отчетливо вырисовывались деревья и кусты. Над низиной тянулось бледное туманное облачко. Из густого куста вдруг метнулся темный клубок и исчез в хлебах по другую сторону дороги.

— Глянь, косой улепетывает! — воскликнул старик.

Инга украдкой пыталась разглядеть младшего спутника. В сумерках она различала продолговатое лицо и темные глаза под кепкой. Нет, для председателя ты, конечно, молод!

А Юрис, уловив Ингин взгляд, серьезно сказал:

— Я, правда, тут председателем только первый год… вернее — несколько месяцев.

— А мне показалось, что вы шутите, — пробормотала Инга.

Вот-вот над лесом должен был явиться краешек солнца. Они ехали мимо поросших кустами и белыми березами склонов, мимо лугов, где на пестрых цветах и сочной траве сверкала тяжелая серебряная роса. Из темно-зеленой ржи выпорхнула какая-то серая птица. Вдруг за песчаным пригорком с несколькими сосенками, точно иззелена-багряная, наполненная до краев чаша, засверкало озерко. А за ним на другом берегу загадочной, темно-темно-зеленой стеной встал ельник.

— Как тут красиво! — вырвалось у Инги.

— Здесь начинаются наши владения, — сказал председатель. — Кстати, в этой лужице много рыбы.

Они въехали в густой еловый лес, и их обдало сырым, острым запахом мха. Под густыми ветвями еще царила тьма.

Так вот она, твоя далекая, чужая сторона, из-за которой ты так долго ломала себе голову, не зная, как поступить. Ведь такие вопросы сразу не решаются. То тебя окрыляли воодушевление и твердая решимость, то одолевали скептические мысли: а что, если окажется слишком трудно и ты не выдержишь одиночества сельской глуши, вдали от привычного города, а что, если начнешь жалеть? Человека, конечно, не привяжешь — в любое время он может уложить чемодан и вернуться туда, откуда приехал. Но все ведь зависит от характера. У иной девушки, пускай ей только двадцать лет, уже развито сознание долга и то, что называют чувством собственного достоинства. И для нее было бы немыслимо через месяц или два снова потащиться с вещами на автобус, со сконфуженной улыбкой позвонить у дверей рижской квартиры и сказать удивленной матери:

— Ну, вот я опять дома… вы все-таки оказались правы — не выдержала.

Почти то же самое пришлось бы повторить и в комитете комсомола.