Отчаянные вопли, уханье и скрип невидимых машин. Люди у
Стальберг держал свою шпионскую камеру-блокнот у бедра и бесстрашно щелкал затвором – все равно за этим грохотом никто не расслышит.
Одобрительно кивал, изо всех сил стараясь изобразить внимание, – и одновременно пытался осмыслить невероятные цифры.
– Восемнадцать сотен?
– Тысяч. Восемнадцать тысяч. Только в этой провинции. К тому же дело идет быстро, нам же необязательно выполнять гигиенические параграфы.
На дергающемся конвейере все новые и новые тела. Человек в синем комбинезоне одним взмахом делает продольный разрез грудной клетки и живота, быстрое движение – и внутренности плюхаются на пол с другой стороны конвейера.
Стальберг был близок к обмороку. Только не паниковать, только не паниковать…
– У нас три группы отходов. Голова, тело, конечности.
В конце конвейера стоял еще один рабочий и механически сортировал отрубленные и отпиленные части тел. Длинные куски в одну сторону. Короткие – в другую.
Стальберг время от времени смотрел Милле в глаза, пытаясь различить хоть какие-то признаки человеческих эмоций, – и не различал.
– Вообще-то все автоматизировано, но первый триаж[55] приходится проводить вручную.
Стальберг кивнул. Он старался дышать ртом. Вонь невыносимая, привыкнуть невозможно. Нет, наверное, возможно – эти-то вроде и не замечают.
Рабочий в конце конвейера заученным движением, не глядя, откинул в сторону ногу.
Чтобы ни на кого не смотреть, Стальберг уткнулся глазами в грязный пол, по которому змеились разноцветные толстые кабели. В памяти всплыл красивый баритон Сверда.