Мать различила осторожные шаги где-то влево от себя и насторожилась. Она разомкнула руки, вытянула шею, прислушиваясь. Шорох стих, и лишь долгое время спустя послышался снова. Ветка царапнула по сухим листьям. Мать увидела, как темная человеческая фигура вышла из чащи и скользнула к дренажной трубе. Черное отверстие исчезло, потом человек шагнул назад. Она тихо окликнула его:

— Том.

Человек застыл на месте, он стоял так неподвижно, так низко пригнулся к земле, что его можно было принять за пенек. Она повторила:

— Том, Том! — И только тогда он шевельнулся.

— Ты, ма?

— Да… Я здесь. — Она поднялась и шагнула к нему навстречу.

— Напрасно ты пришла, — сказал он.

— Надо повидаться, Том. Надо поговорить.

— Тропинка совсем близко, — сказал он. — Кто-нибудь пройдет — заметит.

— А разве у тебя нет такого места, где…

— Есть, да вдруг… вдруг тебя увидят вместе со мной… тогда вся семья пострадает.

— Надо поговорить, Том.

— Ну, хорошо, иди за мной. Только тише.

Он перешел речку вброд: мать не отставала от него. Он вывел ее сквозь заросли ивняка в поле. Темные кусты хлопчатника резко вырисовывались на грядках, кое-где на них висели пушистые клочья. Они прошли полем еще с четверть мили, а потом снова свернули в заросли. Том подошел к широко разросшимся кустам дикой смородины, нагнулся и отвел ветки в сторону.

— Надо ползком, — сказал он.

Мать стала на четвереньки. Она почувствовала песок под руками, кусты раздвинулись и уже не задевали ее по голове, потом рука нащупала одеяло. Том прикрыл ветками вход. Внутри стало совсем темно.

— Ты где, ма?

— Здесь. Тише, Том.

— Ничего, не беспокойся. Я уже привык — живу тут, будто кролик.

Она услышала, как он снимает бумагу с оловянной тарелки.