Юнкера расхохотались, хлопая по шаткому столу, чтобы создать побольше шума. Но сыщик ответил на обвинения поэта совершенно серьезным тоном:

– Понимаю ваше возмущение, Валерий. И в важности поэзии для русской души никогда не позволю себе усомниться. Поправлюсь: в важности качественной поэзии… Вы, рискну предположить, принадлежите к цеху символистов?

Маслов замер с раскрытым ртом, девушки ахнули в изумлении, а Миров-Польский уважительно присвистнул и спросил:

– Как это вы угадали?

– По разочарованию в реальном мире. По слишком рьяному поклонению манифестам французских поэтов. «Бесплотность предпочти всему, что слишком плоть и тело…»

– Вы читали Верлена? – недоверчиво спросил Ренкерман.

– Нет, но я обедал в том скромном кафе у Булонского леса, где он представил публике свои «Романсы без слов».

– Да вы же… Вы счастливейший из людей! – воскликнул Маслов, моментально меняя отношение к Мармеладову и глядя на него восхищенными глазами.

– Это спорно, – усмехнулся сыщик. – Но вы и представить не можете, насколько несчастным был Поль. За свой талант он заплатил слишком высокую цену, и умер одиноким.

– Как истинный поэт!

– Вы что же, Маслов, мечтаете о такой же нелепой кончине? – портупей-юнкер скорчил презрительную гримасу. – Я вот планирую дожить до седин и помереть в окружении любящих детей, внуков и правнуков.

– Для военного такие мечты сродни трусости, – сдвинул брови Миров-Польский. – А как же геройская смерть на поле брани?

– Ой, да бросьте! – отмахнулся Постников. – Для нас уже не будет войн. Европа устала от сражений, все конфликты решает мирным путем. На Востоке спокойно и нет причин, чтобы ситуация поменялась в ближайшие лет двадцать. К тому времени я буду уже генералом, а генералы не погибают в окопах.

– И что же, вы будете скучно ползти по жизни, подобно черепахе, до самой дряхлой старости? – теперь уже Иннокентий презрительно искривил губы.

– Почему нет? При хорошем жаловании, да с любимой женой…

Раиса давно уже порывалась что-то сказать, но никак не могла уловить момента, когда все замолчат. Не хотела перебивать – все же это бестактность, так учили на уроках этикета. Татьяна, эти уроки пропускавшая, на правах хозяйки вечера, прикрикнула:

– Хватит уже про войну и смерти. Надоело! Раечка, а ты что думаешь о поэзии?

Девушка покраснела, когда все взоры устремились на нее.

– Но… Господин Маслов, вы только не обижайтесь, пожалуйста, – она нервно разгладила складки на своем коричневом платье. – Но почему нельзя писать стихи без этих ваших сложных символов, а просто про любовь? Про красоту и нежность? Как у Пушкина.