4

4

Вечером вернулись старшие мальчики, один свистнул мне в знак приветствия, другой меня даже не заметил. Они бросились на кухню и стали толкаться, расчищая себе место за столом, где мать накрыла ужин. Каждому в тарелку щедро плеснули соуса; на мою долю досталась всего одна плававшая в лужице подливки ноздреватая фрикаделька. Сразу стало понятно, что состоит она из размоченных крошек черствого хлеба, среди которых изредка попадались волокна мяса. Мы ели фрикадельки из хлеба вприкуску с хлебом, макая его в соус, чтобы хоть чем-то набить живот. Через несколько дней я уже научилась бороться за еду и не выпускать из виду свою тарелку, чтобы чья-нибудь вилка не совершила на нее набег. Но у меня все-таки что-то пропадало, и мать своей рукой пополняла мой скудный рацион.

Мои первые родители только после ужина вспомнили, что у них в доме нет для меня кровати.

— Сегодня будешь спать со своей сестрой, ничего, вы обе худенькие, — заявил отец. — А завтра будет видно.

— Придется лечь валетом, иначе не поместимся, — объяснила мне Адриана, — голова одной к ногам другой. Ну, ноги-то мы вымоем, — успокоила она меня.

Мы мыли ноги в одном тазике, она старательно и долго оттирала грязь, скопившуюся между пальцами.

— Смотри, какая черная вода! — рассмеялась она. — Это от моих, твои и так были чистые.

Она раздобыла мне подушку, и мы, не зажигая свет, вошли в комнату, где уже сопели во сне мальчишки и стоял резкий запах подросткового пота. Перешептываясь, мы улеглись валетом. Матрас, набитый овечьей шерстью, стал от старости комковатым и промялся в середине. Меня обдало прежде незнакомым отвратительным запахом: за многие годы матрас насквозь пропитался мочой. Комары жаждали моей крови, я попыталась спастись от них, укрывшись простыней, но Адриана натянула ее на себя.

Внезапно она дернулась всем телом, словно хотела скатиться с кровати. Я тихонько передвинула ее ногу и прижалась щекой к ее пятке, прохладно пахнувшей дешевым мылом. Почти всю ночь, стоило ей только шевельнуть ногой, я чувствовала прикосновение грубой кожи, чувствовала, как меня царапают шершавые края обломанных ногтей. Я подумала, что у меня с собой есть ножницы, и надо бы ей их дать.

Почти полная луна заглянула в открытое окно, проплыла мимо и удалилась. Осталась только ее свита — звезды, и смутная надежда на то, что если на небе и есть дома, то их совсем немного.

«Завтра будет видно», — сказал отец, но потом забыл. А мы с Адрианой ничего не просили. Каждый вечер она подкладывала мне под щеку свою пятку. И это все, что было у меня в этом темном лесу, наполненном человеческим дыханием.