Именно поэтому октябрьским утром, когда внешний мир наконец подступил вплотную – в виде нового седана, припаркованного на дорожке, на заросшем травой пятачке, где у Бренды и Митча некогда стояла лодка, – он даже не остановился, чтобы посмотреть, кто приехал. Уолтер торопился в Дулут, на заседание Совета по охране природы. Он лишь слегка притормозил и увидел, что переднее сиденье откинуто назад – видимо, водитель спал. У него были причины надеяться, что чужак уедет к тому времени, когда он вернется, потому что иначе, несомненно, гость бы постучал. Но машина осталась стоять на месте: от нее отразился свет фар, когда Уолтер вернулся в восемь часов вечера.

Он вышел, заглянул в окно седана и увидел, что автомобиль пуст, а водительское сиденье возвращено в нормальное положение. На улице было холодно, в воздухе пахло снегом; со стороны Кентербриджа доносился слабый гул человеческих голосов. Уолтер вернулся в машину и подъехал к дому – там на ступеньке крыльца сидела женщина. Патти. В синих джинсах и тонком вельветовом пиджаке. Колени подтянуты к груди, чтобы согреться, подбородок опущен.

Уолтер закрыл дверцу и долго ждал – двадцать или тридцать минут, – чтобы она встала и заговорила, если Патти приехала ради этого. Но она не двигалась, и наконец Уолтер, набравшись смелости, отошел от машины и зашагал к дому. Он ненадолго задержался на пороге, всего в шаге от Патти, давая ей шанс начать. Но она по-прежнему сидела с опущенной головой. Его собственное нежелание говорить показалось столь детским, что он не удержал улыбки. Но эта улыбка была опасной уступкой, и Уолтер немедленно ее подавил, укрепившись духом, вошел в дом и закрыл дверь.

Впрочем, силы были не бесконечны. Он ждал в темноте, у двери, еще долго – может быть, целый час, в надежде услышать, когда Патти пошевелится. Уолтер старался не пропустить легчайшего стука в дверь, но вместо этого мысленно услышал Джессику, которая требовала от отца честности – он по меньшей мере обязан был из вежливости попросить Патти уйти. После шести лет молчания Уолтер ощутил, что даже одно слово все перечеркнет, положив конец его отрицанию, конец всему, что он хотел доказать.

Наконец, словно очнувшись от полусна, он включил свет, выпил стакан воды и подошел к шкафу – это был своего рода компромисс. Он мог по крайней мере узнать, что́ мир желал ему сказать. Сначала Уолтер открыл посылку из Джерси. Записки не было – только компакт-диск в водонепроницаемой полиэтиленовой оболочке с северным пейзажем на обложке. Название гласило “Песни для Уолтера”.