А Нина не торопится уезжать. Чудно ей, что подруга так рвется с ней распрощаться. Странная женщина! Все ей неймется, все рвется куда-то, пытается что-то изменить. А что она может? Ничего.

«Не уезжай, давай побудем здесь вдвоем. А хочешь, поедем в Вермонт, поедем на ферму Фроста, хочешь? А можно ко мне. Ты была когда-нибудь в Калифорнии? Ну, решайся, что же ты такая трусиха!» – пытается убедить ее Нина.

Но лихорадка не оставляет Любу. Скорей, скорей прочь отсюда. Домой, к семье, в лоно безопасности, в рутину прежней жизни.

2

2

В этом состоянии она и возвращается домой, стремясь поскорее броситься в объятия привычного, такого неожиданно родного мужа. Ах, как она стремится обратно; ее радуют мысли о семье, доме, простых прелестях ежедневности.

А муж и не ждал ее.

Так тихо, так спокойно дома. Кухня выстыла, словно остывшая печь. Никто не готовил, не творил лихорадочно на благо семьи. Никому нет дела до посуды в раковине, до голодной кошки Васи, смотрящей на Любу тоскливыми и обиженными глазами.

Никто ее не ждал! Она изменила им, в мыслях своих и телом, а они так же привычно играют в карты, ходят в школу и на работу, слушают новости, ждут выходных. Жизнь ползет, как улитка по речной гальке, как паук, неустанно распускающий паутину в углу над плитой. Жизнь проходит мимо, мимо! Как же им объяснить, как рассказать?

Замолить все грехи и, прежде всего, измену – вот что необходимо. Вернуть сторицей любовь, отобранную у семьи, у законного мужа.

3

3

– Ты меня любишь, любишь? – настойчиво спрашивает она.

– Ну конечно же люблю. Кого же мне еще любить? Хочешь, я тебе прямо сейчас и докажу, как я тебя люблю? Хочешь?

Сына нет дома – ночует у приятеля. Окна открыты – навстречу весне. Муж Гриша взял Любу за руку, переплетя пальцы, сжал ладонь и повел в гостиную.

– Ты согласна? – заглядывает он ей в глаза.

Она лишь кивает.

– Ты хочешь меня?

Она снова кивает. Хочет ли она его?

Он бросает диванную подушку на ковер, ложится на спину, расстегивает ремень: