Я испугался, мне стало так страшно, что, остановившись на месте как вкопанный, я заорал на все поднебесье. Маленькое облако по имени Вова, казавшееся издали, с земли, ростом с меня, на самом же деле обернулось великаном метров триста высотой.

И тут, услышав мои вопли, остановились и другие облака этой прогулочной ватажки, стали медленно поворачиваться ко мне. А облачонок Афоня, довольно далеко убежавший вперед, притормозил, обернулся и, подскакивая на месте, пытался рассмотреть, что происходит сзади, возле отставшего брата Вовы.

Он внимательно, непонятно смотрел на меня, на то, как я стою на месте, топочу ножками, обутыми в тапочки Симбари, и захожусь в сумасшедшем крике. А тут еще и Афоня, желая разобраться, в чем дело, побежал в нашу с Вовою сторону.

С облаками вдруг что-то случилось, они все пришли в движение и закружились вокруг, с любопытством разглядывая меня под собою. С моей ноги соскочила тапочка Симбари Правая, а потом и другая, Симбари Левая, — ибо я как бешеный сучил ножками, стоя на месте. Тапочки мгновенно унеслись вниз, крутясь и переворачиваясь в воздухе, а я обмер со страху, широко раскрыв рот, из которого уже не исходило никакого звука. Я всю жизнь смертельно боялся высоты, а тут мои тапочки падали с такой жуткой выси и уходили, стремительно уменьшаясь, на такую глубину смертельного пространства, что дыхание мое мигом пресеклось. И тут я сам начал падать с этой запредельно страшной высоты. Но подскочил облачный мальчик Афонька, триста метров ростом, и поддал мне под зад ногою, словно ударил по футбольному мячу. Я улетел сразу на огромное расстояние, перелетел через Алма-Ату и шлепнулся задом в мягкую, горячую дорожную пыль казахской земли, на степную дорогу возле городка Уш-Тобе. По этой дорожке я и зашагал дальше босиком, тихо скуля в тоске по утерянным тапочкам, но утешился тем, что увидел, как мягкая мучнистая горячая пыль проскакивает фонтанчиками между пальцами ног и пушистыми струйками падает на ступни, постепенно натягивая на них тончайшие нежные носочки из шелковистой пыли.

Эти носки оказались более прохладными, чем раскаленная под зенитным солнцем дорожная пыль, обжигающая подошвы. Пыльные носки защищали ступни и от прямых попаданий верхних обжигающих лучей. Шагая по горячей, как печка, дороге, я испытывал неведомую даже самому Вершителю Мира скорбь по утраченным тапочкам. Мы были безутешны, мои ноги и я, — потерей новеньких желтых тапочек из вкусно пахнущей сыромятной кожи. Голые подошвы вскоре начали поджариваться на раскаленной дороге, сердце мое прыгало, лопаясь и потрескивая, как кукурузное зерно-попкорн на горячей сковороде.