Куойл подождал минут пять и уже взялся за дверную ручку, когда зазвонил телефон. В голосе Партриджа даже за тысячи километров слышалась грусть.

— Куойл? Куойл? Отвратительная связь! Слушай, ты знаешь об общественных волнениях?

— В некотором смысле, — сказал Куойл. — Здешние программы новостей отводят этой теме около десяти секунд. Похоже, дело плохо.

— Да уж, хуже некуда. Причем это не только в Лос-Анджелесе. Такое впечатление, что всю страну поразил какой-то вирус ярости. Люди хватаются за ружья чаще, чем смотрят на часы. Помнишь Эдну, литературного обработчика из «Рекордз»?

— Да, помню. За все время нашего знакомства она ни разу мне не улыбнулась.

— Улыбку Эдны надо было заслужить. Слушай, она только что мне звонила. У них в «Рекордз» произошла трагедия. В полдень в офис вошел один придурок с автоматом и убил Панча, Эла Каталога и еще троих или четверых наших. Ранил еще восемь человек.

— Боже! За что?

— Да тут целая история. Прямо декорации к сцене, которую можно назвать «Письмо к редактору». Не поверишь. Этот парень прислал анонимное письмо, в котором говорил, что мятежи и волнения необходимы для очищения системы и перераспределения материальных ценностей, а они его не напечатали. Вот он и пришел с автоматом. Эдна сказала, что ей спасло жизнь только то, что в тот момент, когда началась стрельба, она была под столом, искала упавшую скрепку. Помнишь, у нас всегда не хватало скрепок? Куойл, на прошлой неделе стреляли в Меркалию. Ты представляешь, какое здесь сумасшествие? Я как-то пошутил о жизни в Калифорнии, о лос-анджелесском стиле жизни. И вот, в ее ветровом стекле появились пулевые отверстия. Промазали на каких-то чертовых несколько сантиметров. Она напугана до смерти, а я тут шутки шучу. После того как позвонила Эдна, я понял, в каком жалком и убогом мире мы живем. Нигде нельзя укрыться от вероятности быть подстреленным или подожженным. А я смеялся! — Куойлу показалось, что он слышит, как плачет его друг на другой стороне континента. Или он снова смеется?

***

В воздухе витал какой-то неуловимый аромат, заставивший его снова сделать глубокий вдох. Небо было цвета сочащейся из раны сукровицы. На дверях его «универсала» появились пузыри ржавчины. Останься он в Нью-Йорке, в Мокингберде, мог бы уже умереть.

Джек стоял в ялике и выбрасывал рыбу на мостки. Куойл натянул макинтош и резиновые перчатки, взял нож и рыбину. Вначале такой способ проведения редакторского совещания казался ему странным.

— Пока мы говорим, руки можно занять делом, — сказал Джек, выбираясь из ялика. — Меня всегда злило, когда пять или шесть взрослых мужиков сидят за столом и работают только языками. Вот они уходят, берут с собой бумажки, покачивают ногами и маются дурью со скрепками.