Когда внутри меня уже ничего не осталось, Алекс встал и пошел в ванную. Вернулся с махровым полотенцем и вытер мне лицо, нос, шею. Укутал меня одеялом и присел на край постели. Он заговорил, только когда решил, что я заснула.

— Я не хотел, — пробормотал он хриплым, срывающимся голосом.

Он снова зарыдал, а потом пошел в гостиную и ударил кулаком в стену.

Когда вчера открылось кровотечение, я уверила себя, что это всего лишь пошли месячные, крепко зажмурилась и шептала это, как мантру, пока сама в нее не поверила. Наверное, так и было: я ничего не знала о выкидыше, да и болело у меня не сильно — хотя, возможно, было больно, но я словно окаменела.

Я лишь один раз, глубокой ночью, позволила себе подумать, что могла носить под сердцем ребенка. И решила Алексу ничего не говорить. Да и зачем? Он и так чувствовал себя отвратительно. Когда он проснулся, то сразу приподнял одеяло и посмотрел на синяки на моих руках и фиолетовую гематому у меня на животе.

— Не надо, — негромко попросила я, касаясь его щеки, и смотрела, как он идет в студию под грузом собственной вины.

Сейчас он снова был дома, мы собирались идти на премьеру. Я повернулась к лежащему рядом Алексу, который сразу после ухода Офелии уснул, обхватив меня за талию, словно свою собственность. С большой осторожностью я приподняла его руку, выскользнула из-под нее и направилась в гостиную.

Утром я убрала упавшие книги и пресс-папье, но у меня перед глазами они по-прежнему валялись на паркете. Не думая ни о чем, я опустилась на мягкий диван, взяла пульт и включила телевизор. На экране возникли два животных-уродца — показывали мультфильм. Один колотил другого наковальней по голове. Второй улыбался, а потом его тело треснуло и рассыпалось, остался один скелет.

«Везде так», — подумала я.

Через несколько минут Алекс вошел в комнату и сел рядом. Поцеловал меня так нежно, что я представила, что мое сердце, как мультяшное животное, рассыпается на части и остается только ноющая сердцевина.