Он плюхается на кровать:

– Еще нет. Вот бы сделать что-то большое и страшное.

– Если хочешь, распили меня пополам.

Он ухмыляется и тут же заливается слезами, сперва молча, а потом навзрыд. Насколько я помню, плачет он второй раз в жизни. Значит, ему это действительно нужно. Мы оба делаем вид, будто с этим ничего нельзя поделать, как с кровотечением из носа, и его чувства тут ни при чем. Я обнимаю Кэла и прижимаю к себе.

Он всхлипывает у меня на плече; его слезы мочат мою пижаму. Мне хочется слизнуть их. Настоящие, живые слезы.

– Кэл, я тебя люблю.

Это так просто. Я рада, что сказала ему об этом, хотя от моих слов Кэл разревелся в десять раз сильнее.

Пункт тринадцать: обнять братишку, когда за окном опускаются сумерки.

Адам залезает ко мне в кровать. Он натягивает одеяло до подбородка, будто замерз или боится, что на голову ему рухнет потолок.

– Завтра твой папа купит раскладушку и поставит ее здесь для меня, – сообщает он.

– Ты больше не будешь спать со мной в одной постели?

– Вдруг тебе самой этого не захочется? Что, если тебе не захочется, чтобы к тебе прикасались?

– А если захочется?

– Тогда я тебя обниму.

Но он напуган. Я вижу по его глазам.

– Ладно, я тебя отпускаю.

– Тс-с-с.

– Нет, правда. Ты свободен.

– Я не хочу быть свободен. – Он наклоняется и целует меня. – Если я тебе понадоблюсь, разбуди меня.