— Нет, через две. Я сейчас очень занята.

— В понедельник?

— Нет. Давай… в пятницу.

— Ладно. Около семи?

— Да.

— Я должен буду тебе напомнить?

— Нет, я… Я точно не забуду, Дункан.

— Хорошо.

У калитки в сад Марджори подняла лицо. Toy скользнул щекой по ее щеке и пробормотал:

— Мы еще не созрели для губ. Мои застывают, когда я касаюсь твоих. Обними меня, пожалуйста.

Они прижались друг к другу, и щекочущее прикосновение уха Марджори к его щеке током пробежало по телу Toy. Он учащенно задышал. Марджори прошептала:

— Ты счастлив, Дункан?

— Ага.

У обочины тротуара остановился автомобиль. Бросив на него взгляд искоса, Toy и Марджори увидели недвижный профиль сидевшего за рулем профессора. Со смехом они разжали объятия.

На расширенном варианте картины должны были предстать Блэкхилл, Риддри, Кэмпсай-Феллз и Кэткин-Брэс, а в центре с обеих сторон — толпы вокруг шлюзов. На ста пяти квадратных футах холста Toy проводил, переплетал, стирал и заново проводил сеть голубых, серых и коричневых линий. Как-то вечером, когда он хмуро вглядывался в картину, появился Макалпин.

— Что не так?

— Мне бы хотелось большего спокойствия.

— Пейзаж, изображенный одновременно сверху и снизу и включающий в себя север, юг и восток, вряд ли будет походить на мирный оазис. Тем более если там идет война.

— Верно, но на переднем плане я помещу точку спокойствия: Марджори смотрит прямо на нас.