— Не волнуйтесь, Аиша. Все будет хорошо.

И тут, сразу после слов Ифемелу, Аиша заплакала. Глаза намокли, рот скривился, и с ее лицом стряслось ужасное: оно поникло в отчаянии. Она продолжала доплетать волосы Ифемелу, движения рук не изменились, а лицо, словно не принадлежа ее телу, сминалось все больше, слезы бежали из глаз, грудь ходила ходуном.

— Где Чиджоке работает? — спросила Ифемелу. — Я схожу к нему, поговорю.

Аиша уставилась на нее, слезы по-прежнему скользили по щекам.

— Я схожу и поговорю с Чиджоке, завтра, — повторила Ифемелу. — Вы мне только скажите, где он работает и во сколько у него перерыв.

Что она творит? Надо вставать и уходить, не втягиваться еще глубже в Аишины трясины, но не могла она встать и уйти. Она того и гляди уедет в Нигерию, увидит родителей, в Америку сможет вернуться, если пожелает, а тут Аиша, надеется, но не очень верит, что когда-нибудь повидается с матерью. Ифемелу поговорит с Чиджоке. Ну хоть что-то.

Она отряхнула одежду от возможных оставшихся волос и выдала Аише тонкую скатку долларов. Аиша разгладила их на ладони, шустро пересчитала, и Ифемелу задумалась, какая часть отойдет Мариаме, а какая — Аише. Она ждала, пока Аиша не сунет деньги в карман, а затем дала ей чаевые. Аиша приняла двадцатидолларовую купюру, глаза у нее просохли, лицо вновь сделалось бесстрастным.

— Спасибо.

В салоне сделалось густо от неловкости, и Ифемелу, словно чтобы разбавить ее, вновь оглядела прическу в зеркале, слегка оглаживая ее, вертя головой — убедиться, что все заплели.

— Спасибо.

Аиша двинулась к Ифемелу, будто хотела обнять, затем замерла в нерешительности. Ифемелу мягко подержала ее за плечи, а затем повернулась к двери.

Уже в поезде она размышляла, как именно будет уговаривать человека, который не рвется жениться, все же сделать это. Голова у нее болела, а волосы у висков, хоть Аиша и не заплетала их чересчур туго, все равно неудобно тянули — раздражали ей шею и действовали на нервы. Ифемелу мечтала вернуться домой, долго простоять под холодным душем, спрятать волосы под атласный капор и улечься на диване с ноутбуком. Поезд как раз затормозил у Принстонского вокзала, и тут у Ифемелу зазвонил телефон. Она остановилась на платформе — порыться в сумке, и поначалу, поскольку тетя Уджу несла что-то бессвязное, говорила и рыдала одновременно, Ифемелу померещилось, что тетя Уджу сказала, будто Дике умер. Но тетя Уджу говорила другое — «о нвучагоква, Дике анвучагоква». Дике при смерти.

— Он принял много таблеток, спустился в цоколь и лег там на диван! — восклицала тетя Уджу, голос дрожал от недоумения. — Я никогда не хожу в цоколь после работы. Йогу делаю только утром. Сегодня сам Господь велел мне спуститься, разморозить мясо в морозилке. Сам Господь! Я увидела, что Дике лежит, с виду весь потный, пот по всему телу, и я тут же запаниковала. Сказала, что эти люди дали моему сыну наркотики.