Город до сих пор оставался истинным раем на земле, хотя сами Птолемеи выродились и стали другими. Они превратились в чудовищ. Внешне напоминая раскормленных в зверинце тюленей, они отличались хищными повадками и ненасытной жадностью. То были подхалимы, транжирившие египетские богатства, чтобы ублажить новых властителей мира, римлян. Не проходило и нескольких лет, как египетскому люду приходилось убивать очередного Птолемея, дабы напомнить им и себе, что пред вечностью все народы равны.

Но в такой погожий день, как сегодня, когда влюбленные гуляют тенистыми тропинками садов Пана, а весенние деревья тянут зеленые руки к лазурному небу, когда пенистые водопады бугенвиллеи низвергаются с балконов, словно бурные молочные реки, легко позабыть, что Дом Птолемеев давно уже не тот, что был когда-то. В это утро сладкое дуновение Посейдона выманило всех жителей на улицы, в рощицы и аллеи, и на базары, раскинувшиеся прямо под открытым небом. Наслаждаясь дыханием морского бога, все радостно улыбались друг другу. И какая разница, чей это воздух — греческий, египетский, африканский или римский. Он не принадлежал ни одной нации. Он просто наполнял легкие и делал всех счастливыми.

* * *

Царская семья, чьи предки сделали этот город великим, не замечала весеннего великолепия.

Дворец, который стоял у самого моря, был огражден от городской суеты и веселья. Плотно закрытые ставни не пропускали ни восхитительного дуновения весеннего ветерка, ни проблеска чудесного утра. Рабочие, спешащие по делам, проходили мимо дворца молча, низко склонив головы, словно боясь навлечь на себя гнев сильных мира сего. Мрачные комнаты заполнял густой аромат благовоний. Счастье оставило этот дом. Царица заболела, и самые знаменитые лекари цивилизованного мира объявили, что поправиться ей уже не суждено.

Клеопатра сидела в спальне матери, на полу, когда занавеси распахнулись и вошел царь. Он втащил за собой слепого армянского целителя. Когда девочка увидела молочно-белые бельма под бровями святого старика, ее глаза, обычно светло-карие, но сегодня зеленые, как молодая трава, удивленно расширились. Одежда целителя давно превратилась в лохмотья и более всего походила на растрепанные перья. Он ковылял на тонких кривых ногах и по пути едва не наступил на Клеопатру. Девочка увернулась, чудом не получив по голове сумкой старика, и направилась к дивану, где сидели, обнявшись, ее сестры — родная, Береника, и сводная, Теа. Они не шелохнулись, но Клеопатра почувствовала, как напряглись тела сестер, когда она присела на подлокотник.