— Это пустяки, — сказал он. — Имеется только одно средство. Le sacrifice humain! Заключенного ко мне!

Завороженные его энергией, гиганты Авалона ухватили Бельбо, изумленно наблюдавшего за дракой, и подтолкнули его к Пьеру. Тот с легкостью жонглера вскочил на ноги, поднял трон, поставил его на стол и передвинул всю конструкцию на самую середину хора. Потом он поймал на лету Маятник, с усилием задержал шар и остановил его. Все произошло в одну секунду — и как будто выполняя мизансцену (а может быть, во время драки они действительно договорились о ролях?), гиганты взобрались на подиум, подняли в воздух Бельбо, поставили на трон, и один из гигантов обернул вокруг его шеи, двоекратно, железный трос, служивший Маятником, в то время как другой принял в ладони шар и осторожно положил его на край стола.

Браманти бросился к этой импровизированной виселице, весь пылая великолепием в багряной сутане, и гнусливо затянул:

— Exorcizo igitur te per Pentagrammaton, et in nomine Tetragrammaton, per Alfa et Omega cui sunt in spiritu Azoth, Saddal, Adonal. Jotchavah. Eleazereie! Michael,Gabriel, Raphael, Anael, Fluat Udor per spiritum Eloim! Maneat Terra per Adam Iot-Cavah! Per Samael Zebaoth et In nomine Eloim Gibor, veni Adramelech! Vade retro Lilith!

Бельбо прямо стоял на своем табурете с канатом на шее. Гиганты отпустили руки, его незачем было удерживать. Если бы он сделал хотя бы один только шаг, он обрушился бы со своей неверной подставки и петля затянулась бы на его горле.

— Идиоты, — надрывался Алье. — Как мы теперь его опять отрегулируем? — Его больше всего интересовал Маятник.

Браманти прошипел с улыбкой:

— Не стоит вам беспокоиться, граф. Мы не смешиваем ваши чародейские краски. Мы создали Истинный Маятник, именно так он задумывался Теми Самыми. Он сам себя отрегулирует. И в любом случае, чтоб побудить некую Силу действовать, нет ничего полезнее хорошего человеческого жертвоприношения.

До этой минуты Бельбо, как я видел, дрожал. Но тут он расслабился, я бы не сказал — успокоился, но оглянулся направо, налево, впервые окинул взглядом весь цирк с неподдельным любопытством. Думаю, что именно в эту минуту, следя за словесной дуэлью противников, видя перед собой поверженные тельца гномов, по их сторонам — дервишей, которые все еще дергались в конвульсиях, видя расхристанных Великих Местодержателей, еще не отошедших после перепалки, он снова вступил во владение основным своим характерным качеством, а именно чувством юмора.

И именно в эту минуту — я совершенно уверен — он принял окончательное решение не дать себя перепугать. Может быть, он интутивно испытал чувство превосходства, наблюдая с высоты, из режиссерской ложи, за дикой свалкой гран-гиньольных паяцев, в то время как публика в дальних рядах, потеряв интерес к прискучившей картине, обменивалась щипками и пинками, как его товарищи по оркестру, недоделанные Аннибале Канталамесса и Пио Бо?