Я был сдержан. Вся моя будущность, по всей вероятности, зависела от того, не потеряю ли я самообладания в эту минуту. Настало время проверить теорию мистера Бреффа. Охваченный острым желанием испытать ее, я обошел вокруг стула и стал так, чтоб оказаться лицом к лицу с Рэчель.

— Я должен задать вам один вопрос, — сказал я. — И это вынуждает меня вернуться к тяжелому предмету. Показала вам Розанна Спирман мою ночную рубашку? Да или нет?

Она вскочила на ноги и прямо подошла ко мне. Глаза ее впились мне в лицо, словно желая прочесть там то, чего еще никогда не читали в нем.

— Вы сошли с ума! — воскликнула она.

Я все еще сдерживался. Я сказал спокойно:

— Рэчель, ответите ли вы на мой вопрос?

Она продолжала, не обращая на меня внимания:

— Не кроется ли тут какая-нибудь неизвестная мне цель? Какой-нибудь малодушный страх за будущее, который затрагивает и меня? Говорят, после смерти вашего отца вы разбогатели. Может быть, вы пришли сюда затем, чтобы вернуть мне стоимость моего алмаза? И неужели вам не совестно приходить но мне с такой целью? Не это ли тайна вашей мнимой невиновности и вашей истории о Розанне Спирман? Не кроется ли стыд в глубине всей этой лжи?

Я перебил ее. Я не мог уже сдерживаться.

— Вы нанесли мне ужасную обиду, — вскричал я. — Вы все еще подозреваете, что я украл ваш алмаз. Я имею право и хочу знать, по какой причине?

— Подозреваю вас! — воскликнула она, приходя в возбуждение, равное моему. — Негодяй! Я видела собственными глазами, как вы взяли алмаз! Открытие, засверкавшее на меня из этих слов, уничтожение всего, на что надеялся мистер Брефф, привело меня в оцепенение. При всей моей невиновности, я стоял перед ней молча. В ее глазах, в глазах всякого я должен был казаться человеком, потрясенным открытием его преступленья.

Ее смутило зрелище моего унижения и своего торжества. Внезапное мое молчание как будто испугало ее.

— Я пощадила вас в то время, — сказала она, — я пощадила бы вас и теперь, если б вы не вынудили меня заговорить.

Она отошла, как бы для того, чтобы выйти из комнаты, и заколебалась, прежде чем дошла до двери.

— Почему вы пришли сюда унижать себя? — спросила она. — Почему вы пришли сюда унижать меня?

Она сделала еще несколько шагов и опять остановилась.

— Ради бога, скажите что-нибудь! — воскликнула она в волнении. — Если осталась в вас хоть какая-нибудь жалость, не давайте мне унижать себя таким образом. Скажите, что-нибудь — и выгоните меня из комнаты!

Я подошел к ней, сам не зная, что делаю. Может быть, у меня была какая-нибудь смутная мысль удержать ее, пока она не сказала еще чего-нибудь. С той минуты, как я узнал, что свидетельство, на основании которого Рэчель обвинила меня, было свидетельством ее собственных глаз, ничто — даже убеждение в собственной невиновности — не было ясно для меня.