Вот так! Они готовы «в интересах революции», а конкретно, во имя спасения своей анархистской армии пойти на соглашение с большевиками. Махно временно приостанавливает открытую борьбу против Советов, но готов каждую минуту приняться за старое.

В это время в штаб Махно и прибыл Бела Кун.

Махно настороженно смотрел на него, ожидая, что он начнет разговор. Бела Кун, глядя в глаза батьке, тоже молчал, рассчитывая, что тот заговорит первым: ведь Махно был заранее извещен штабом Фрунзе о цели приезда члена Военного совета фронта, а Озеров накануне через специального человека сообщил батьке, с чем именно прибыл Бела Кун.

Махно оглянулся, как бы собираясь с мыслями, посмотрел в окно вагона. Оттуда доносились площадная брань и шум начинающейся драки. Махно, скосив глаз, бросил начальнику штаба:

— Угомонь!

Озеров вышел. За окном раздался свист нагайки, удар, вопль, десятиэтажный мат. Потом все стихло.

— С чем приехал? Выкладывай.

Батька сел, жестом приглашая гостя сесть по другую сторону стола. Озеров, вернувшийся в вагон, устроился недалеко от Махно.

Бела Кун, скрестив на столе руки, произнес:

— Зачем приехал — тебе известно.

— От тебя хочу слышать...

Помедлив, растягивая слова, Бела Кун ответил:

— С Врангелем кончать будем... Так Москва решила.

— Москва решила, — повторил Махно и, наливаясь яростью, с перекошенным от нахлынувшей злобы лицом, выдавил: — А потом со мной кончать будете? Так, что ли?

Бела Кун выждал, пока у батьки пройдет пароксизм бешенства, и, четко выговаривая слова, сказал:

— Кончать будем со всей контрреволюцией. Народ устал. Голодает. Мир нужен. Хлеб нужен... Ты ведь не считаешь себя контрреволюционером. Так ведь?

Махно, несколько опешив и не сразу найдя нужные слова, играл желваками. Встал. Пошел к кошме. Принес засаленную книжонку. Послюнив палец, нашел нужную страницу, торжественно прочитал: «Государство — есть зло...»

— Знаешь, кто написал? Не знаешь? Бакунин написал. Гарный был мужик, хотя из дворян. Гэгэля читал? Мы с Бакуниным и есть истинные революционеры, а вы все ренегаты...

За окном послышался шум, перебранка. Озеров не успел открыть дверь, как она распахнулась, на пороге появился детина, глаза его были налиты кровью. Он с ходу сообщил:

— Батько, мы тут порешили его в расход пустить.