— Сбавь обороты, ни к чему так пить. Прямо как ребенок со стаканом молока. У тебя даже винные усы нарисовались.

Джона послушно притормозил. Взял оливку и попытался проявить к ней интерес. Но рука была нетверда, и скользкая оливка упала на землю и, словно каучуковый мячик, ускакала в кусты.

— Извини, — произнес Джона. Тут же он закрыл лицо руками и жалобно всхлипнул. Потрясенный Итан встал и перебрался на место рядом с ним. Теперь они сидели плечом к плечу, отвернувшись от остальных сидящих во дворике, и смотрели на безмятежные, залитые солнцем виноградники и длинные тонкие побеги.

— Рассказывай, — сказал Итан.

— Не могу.

— Да просто возьми и расскажи.

— Я кое-что сделал, и назад уже не отыграть, понимаешь? Совершенно на меня не похоже. Хотя на самом деле ты, наверное, думаешь, что вообще не знаешь, что похоже на меня, а что — нет. Ты никогда не просил рассказать о своих делах, в чем-то признаться.

— А зачем мне это? — спросил Итан. — Я не католик, я толстый еврей. Но я знаю, что зря ты так настроен, Джона. Если ты несчастлив или думаешь, что пропал…

— Да, пропал. Именно так.

— Тогда ты можешь что-нибудь сделать. Ты уже попадал в подобную ситуацию. Твой святой отец, преподобный Мун, помнишь? «Преподобный Мун нас унесет»?

Джона кое-как выдавил из себя нервную усмешку.

— Не знаю, что ты там натворил, — сказал Итан. — Но не могу поверить, что ничего нельзя исправить.

Он замешкался на несколько секунд.

— Речь об отношениях? — спросил он.

— Нет, я не по этому делу, — ответил Джона. — Разве не знаешь, что я монах?

— Нет, не знал, — сказал Итан. — Я знаю только то, что ты мне рассказываешь. Мы с Эш переживали, когда вы с Робертом расстались. Мы не хотели, чтобы ты оставался один. Но ты бы никогда не стал встречаться ни с кем из ее знакомых парней.