(На слове «борись» папа ударил кулаком по кафедре.)

Я встала, с трудом разогнув колени. Включила фонарик. Слабенький свет был мне противен. Как будто я подглядываю за оргией деревьев – их нагие тела теснятся, едва прикрывшись. Постепенно, шажок за шажком, я двинулась в том направлении, где, как мне казалось, исчезла Ханна. Следуя за лучом фонарика, я играла сама с собой в игру, как будто понарошку направляю его не я, а Бог (с помощью двух-трех скучающих ангелов) – не потому, что Он выделил меня из всех, кто сейчас бедствует на земле, а просто потому, что заняться больше нечем; божественный радар нынче ночью не показывает нигде особых катаклизмов и вспышек геноцида.

Время от времени я останавливалась и прислушивалась, отгоняя мрачные мысли, что вот сейчас меня догонит, изнасилует и убьет злобный бродяга с острыми зубами и бочкообразным туловищем и закончится моя жизнь печальным вопросительным знаком в духе Вайолет Мартинес. Лучше сосредоточиться на ламинированной карте, которую дала мне Ханна, с надписью вверху: «Национальный парк Грейт-Смоки-Маунтинс» (и чуть ниже скромным мелким шрифтом: «Отпечатано на средства фонда „Друзья Смоки-Маунтинс“»). Очень подробная карта, где рельеф местности обозначен пятнами разного цвета в зависимости от высоты. «Кедровое ущелье», читала я, «Туристический центр Гетлинберг», «гора Хэтчер», «Долина Притти-Холлоу», «6 592 фута над уровнем моря». Поскольку я не знала, где нахожусь, могла бы с таким же успехом рассматривать страничку из детской книжки «Где Уолли?»[399] (Хендфорд, 1987). Тем не менее я внимательнейшим образом изучала все завитушки на карте, симпатичный шрифт «Таймс-нью-роман», чопорные «Условные обозначения» – все они как будто ласково гладили меня по головке, уверяя, что в окружающей тьме существует некий порядок и что вот это маячащее во мраке дерево без рук, без ног, без головы тоже обозначено на карте крохотной точечкой, вот здесь. Всего лишь нужно исхитриться и соединить одно с другим, и тогда ночь отступит, распадется на салатно-зеленые квадратики и я по ним бодренько – А3, Б1, Д2 – прибегу домой, к папе.

Еще я невольно вспоминала историю, рассказанную Ханной осенью, – тот случай в Адирондакских горах, когда она спасла жизнь человеку, который повредил себе бедро. Ханна тогда, по ее словам, «бежала, бежала» и набрела на туристов, а у них была при себе рация. Может, я тоже найду таких туристов, подбадривала я себя; кто знает, вдруг туристы и рация прямо вот тут, за поворотом. Но я шла все дальше, деревья толпились вокруг, словно заключенные, дожидающиеся кормежки, и постепенно становилось ясно, что найти туристов и рацию для меня так же вероятно, как увидеть посреди леса новенький джип с полным баком и ключами в замке зажигания. Никого и ничего здесь не было, только я, и шуршащие ветки, и зыбкая темнота. И что всякие борцы за экологию жалуются, будто бы природу истребляют? Здесь природы слишком даже много. Давно пора прийти и вырубить ее под корень, понаставить автостоянок и киосков с пончиками, чтобы все было голо, заасфальтировано и ярко освещено. В такой чудесной обстановке тени не шарахаются и не корчатся у тебя за спиной, а тянутся ровненькими четкими линиями; хоть бери транспортир да измеряй, под каким углом к траектории движения они расположены, – ровно тридцать градусов.