— А как же настоящие почитатели вашего творчества, они ведь вас обожают?

— Конечно, наверняка есть и такие, но я редко их вижу. Они не станут лезть тебе на глаза, расталкивая всех локтями. Я могу сидеть в ресторане, а такой человек окажется за соседним столом, но он не станет нарушать мое уединение. Мне никогда не удается пообщаться с застенчивыми, интеллигентными людьми, поскольку вперед лезут другие.

Дене стало неловко.

— Мистер Уильямс, у вас когда-нибудь был кумир?

— О да, много, но мне никогда не приходило в голову подбежать и поклянчить автограф. Я только наслаждался их работой и чувствовал к ним благодарность. Работа, деточка, — вот что они предлагают другим, а не свою жизнь. Большая разница. В известных людей сейчас стреляют, подают на них иски или устраивают вокруг них нездоровый ажиотаж, а когда их время выходит, их стаскивают с пьедесталов и съедают живьем интервьюеры, задавая хамские вопросы. Ох, это хуже, чем скармливание христиан львам… Пощадите, мне нужны более крепкие фортификационные сооружения для таких бесед.

Он поднял руку, и в ней мгновенно оказался очередной бокал. Взгляд его повеселел.

— А знаете, индейцы не разрешали себя фотографировать. Считали, что у них крадут души. Так вот — они были правы! — И повторил громко, на весь зал: — Индейцы были правы!

— Думаю, нужно заказать еду, — сказал Роберт и подозвал официанта.

Уильямс покосился на Роберта и снова перевел взгляд на Дену:

— Роберт печется о моем здоровье. Вернее, хочет раскормить на убой.

Официант доложил:

— Мистер Уильямс, у нас сегодня бесподобно красивые устрицы.

Глаза Уильямса загорелись.

— Красивые? Хм, это феномен, в жизни не видал красивых устриц. Ты понял, Роберт? У каждого свое представление о красоте. — Он вновь обернулся к официанту: — Принеси мне одиннадцать красивых устриц и одну страшненькую, какую-нибудь старушку-уродину! — Он взвизгнул от смеха.

Все они заказали устриц. Дена подумала, что Уильямс пьян, но он продолжил разговор точно с того места, на каком они отвлеклись.

— Стерта граница между общественной и личной жизнью, наряду с быстрым упадком приличных манер и хорошего тона. Грубость и глупость ни с того ни с сего стали нормальным и, более того, желаемым поведением. Но вы говорите с реликтовой формой жизни, пережитком войны, в которой победили каннибалы. Я всего-навсего старый моллюск, до сих пор цепляющийся за шаткие, подгнившие мостки благовоспитанности.

Официант принес еду, расставил тарелки, и Уильямс сказал:

— Покажи, Луис, где уродина.

Луис показал:

— Вот она, мистер Уильямс.