Тогда горе пришло к ней как развернутый флаг, мягкий и трепещущий на ветру. Оно притупляло ее зрение и не ослабляло дыхание, хотя ощущалось каждой клеточкой тела. Она подозревала, что так будет всегда, но, наверное, она все-таки научилась жить с ним так же, как учится жить человек, который обманулся в своих ожиданиях.
– Мне было больно оттого, что он отказывался говорить об этом.
Эмми впервые призналась в своих чувствах после смерти Бена другому человеку и не удивилась тому, что это оказался Хит. В нем было что-то успокаивающее и внушающее доверие.
Хит внимательно посмотрел на нее.
– Все в порядке. Это не значит, что он недостаточно любил вас; это значит, что он хотел защитить вас, потому что любил.
Эмми опустила голову, к глазам подступили слезы. Она в первый раз посмотрела на свое прошлое с этой точки зрения и почувствовала, как горе понемногу уступает место облегчению. Теперь бремя вины было уже не таким тяжелым.
– Спасибо, – тихо проговорила она.
Хит обошел стол с другой стороны и открыл верхний ящик.
– Отец хотел, чтобы вы увидели это.
Радуясь перемене темы, Эмми присоединилась к нему и взглянула на два письма. Почерк был мужским, но совершенно отличался от почерка в книгах. Ее взгляд остановился на подписи в нижней части листа:
– Кто такой Роберт?
– Это мой дед. Они с Мэгги поженились в июне 1943 года.
Его взгляд был участливым, как будто он понимал ее уязвимость и знал, что внезапное освобождение от бремени сделало ее беззащитной.
– Это может как-то помочь вам?
– Думаю, да. Я знаю, что записки на полях были оставлены не Робертом. Там совсем другой почерк.
Хит снова открыл ящик и достал пачку писем, перевязанных выцветшей лентой.
– Отец нашел письма моего деда вместе с остальными документами. Это переписка между дедушкой и бабушкой во время войны.
Эмми широко распахнула глаза.
– Мэгги? У вас есть письма Мэгги?