а он несется по главной улице, перебегает ее, не оглядываясь, друг, плевать ему на машины и прочую херню, вперед, вперед, гляди под ноги, народу-то, мать его, беги, друг, беги, уебывай; он уже слышит преследователей, налетают сзади, орут будто прямо над ухом, но Сэмми молотит ногами, что твоими кастаньетами

пока не поскальзывается на тротуаре, почти не падает, а они вопят: Держи сукина сына! Держи его, мать-размать. Злые какие! Ну, заварил ты кашу, друг! Сэмми хохочет, хохочет – оно, может, и выглядит так, будто он подвывает, но это хохот, точно хохот – до того он доволен собой, до того, в жопу, доволен! Однако тут ноги его обмякают, точно у клоуна или тряпичной куклы, они словно бы отстают от него, отваливают, он буксует, и что-то вдруг трескается пониже спины, и он падает, распластавшись на тротуаре.

А кругом люди, люди шастают по магазинам, женщины, дети, коляски какие-то с младенцами, глаза у всех вылупились, пялятся на него; ну, вот и фараон, ему вроде и не хочется, да он удержаться не может и как даст ботинком прямо Сэмми в живот, а потом еще раз.

Деваться-то Сэмми некуда; он давится, норовя вдохнуть, ан не получается; пытается отползти, да только руки-ноги не слушаются, и тут фараон отступает, вытирает тылом ладони рот; ага, вот и второй прибежал; они поднимают его на ноги, заволакивают в первый попавшийся подъезд, старый дом рядом с мебельным магазином. Он чувствует, как их трясет, просто трясет, до того они, мать их в лоб, обозлились, их только двое, это неплохо, черт-те что, друг, думает Сэмми, да все равно ведь уделали они его, уделали, вырваться он не может, ни хрена не может, они его поимели, поимели на хер, эти двое, одна рука на загривке, другая вцепилась в левое запястье, а второй фараон заломил ему правую руку хрен знает куда, за спину, больно же, мать вашу так, того и гляди выломает, друг, плечо уже прямо в ребра уперлось; так они еще и пыхтят, отдуваются, вдох-выдох. И сворачивают к черному ходу. Но тут лучше занавес опустить, нет смысла и дальше продолжать эту скорбную повесть.

После того как фараоны с ним разобрались, Сэмми запихали в патрульную машину, защелкнули наручники. Жуткое положение, беспросветное. Дело привычное, привычное дело, так он себе думал, такие слова бухали в его голове, дело привычное. Потом затиснули в сучий куток, но и это, в общем, знакомо.

Когда он очнулся в первый раз, ему показалось, что он, на хер, умер. Не понимал он, куда, в жопу, попал. Огляделся – лежит на полу, воняет тут каким-то дерьмом, будто оно прямо в ноздри набилось, подбородок весь мокрый и вокруг рта тоже мокредь, словно он обсопливился, может, и кровь, хер знает что, друг, а больно-то как.