Через два дня мы вернулись к себе в Графтон, и я так никогда и не призналась ни Элизабет, ни кому бы то ни было, что действительно гадала по картам, гадала в тот самый день, когда получила письмо от леди Грей, спрашивавшей, какое приданое Элизабет может принести в семью. Я тогда села за стол, посмотрела вдаль, на заливной луг, на наш молочный сарай и, совершенно уверенная в счастливом браке дочери, взяла в руки карты. Я наугад выбрала три карты, и все три оказались пустыми.
Изготовитель карт вложил в колоду три запасные карты; эти три карты были точно такими же, как и все остальные, с такими же яркими рубашками, но на них не было ни картинок, ни символов, ни цифр – ими можно было воспользоваться в том случае, если какая-то из настоящих карт потеряется. Именно эти три пустые карты я и вытащила, и они ничего не могли мне сообщить именно в тот момент, когда я решила заглянуть в будущее Элизабет и Джона Грея. А я-то надеялась увидеть ее процветание, ее детей и моих внуков; увидеть, как она возвысится в свете, но, увы, карты были пусты, на них не было ничего. Никакого будущего у Элизабет и Джона Грея не было, совсем никакого.
На Рождество мы с Ричардом прибыли в Гринвич и обнаружили, что всем – и празднествами, и охотой, и музыкой, и танцами, – командует Эдмунд Бофор, являющий собой как бы эпицентр придворного веселья и чувствующий себя почти королем. Теперь именно он, герцог Сомерсет, всячески превозносил моего мужа в присутствии короля, утверждая, что только Ричард способен удержать для нас крепость Кале. Герцог часто отводил моего мужа в сторону, пытаясь обсудить с ним план того, какую экспедицию лучше послать, чтобы пробиться с территории Кале дальше, в Нормандию. Ричард следовал своему обычному правилу: хранить верность своему командиру и не перечить ему. Я пока помалкивала, замечая, что глаза королевы постоянно следуют за Бофором и моим мужем, когда они беседуют тет-а-тет, но мне было ясно: с ней придется снова серьезно поговорить.
В первую очередь меня побуждало сделать это чувство долга. Я едва сдерживала улыбку, понимая, что это влияние моего первого мужа, герцога Джона Бедфорда. Он никогда в жизни не манкировал своими обязанностями, даже самыми сложными, и чувство долга было для него превыше всего. У меня было такое ощущение, будто это он обязал меня служить английской королеве, даже если мне придется высказывать ей свое порицание, недовольство ее поведением и требовать от нее большей ответственности.