Остаток ночи он провел не в молитвах и не в рыданиях, а за письменным столом. В последние часы своей жизни Энтони был не искателем приключений, не рыцарем и даже не чьим-то братом или дядей. Он был поэтом. Когда мне принесли его прощальные стихи, я поняла: под конец, в те последние мгновения, когда он уже чувствовал на своем лице дыхание смерти и гибель всех своих надежд, он знал: все это лишь суета. Честолюбие, власть, даже королевский трон, так дорого стоивший нашей семье, — все это совершенно бессмысленно. Но умер Энтони, отнюдь не испытывая горечи от осознания бессмысленности сущего, а улыбаясь: он улыбался, оглядываясь на безумие человеческое, на свое собственное безумие.

Вот что написал Энтони в ту ночь:

Эти слова Энтони написал уже на рассвете. Потом его вывели на воздух и обезглавили по приказу герцога Ричарда Глостера, нашего нового лорда-протектора, который был теперь в ответе и за мою безопасность, и за безопасность моих детей, и, прежде всего, за безопасность и будущее моего сына, принца Эдуарда, истинного и полноправного короля Англии.

Я не раз перечитывала потом стихотворение Энтони, и, пожалуй, мне больше всего нравились последние строки: «Мне Фортуна корчит рожи, и мои благие планы расплываются туманом». Да, Фортуна этим летом явно повернулась к нам, Риверсам, задом; это Энтони верно подметил.

А мне теперь нужно было учиться жить без него.

Что-то переменилось в моих взаимоотношениях с Елизаветой. Моя девочка, наш с Эдуардом первый ребенок… Как внезапно она стала взрослой и отдалилась от меня. Та девочка, которая верила, что я знаю все на свете и всем на свете распоряжаюсь, превратилась вдруг в молодую женщину, недавно потерявшую отца и сомневающуюся в действиях своей матери. Елизавета считала, что я неправа, заставляя всех по-прежнему сидеть в убежище. Она винила меня в смерти Энтони и в том — хоть ни разу не намекнула на это, — что я оказалась не способна спасти ее брата Эдуарда и отослала в чужие края маленького беззащитного Ричарда, которого увезли куда-то на лодке по серой сумеречной реке.

Елизавета сомневалась, что я сумела обеспечить Ричарду достаточно надежное пристанище во Фландрии, сомневалась и в том, что наша затея с пажом-подменышем окажется удачной. Она понимала: раз уж я согласилась послать этого лжепринца в Тауэр, в компанию к Эдуарду, значит, я отнюдь не уверена, что сумею благополучно вызволить оттуда нашего мальчика. Елизавета также не питала никаких надежд на восстание, которое готовил мой сын Томас Грей. Ей казалось, что никто и никогда не вызволит нас из этой крипты.