Царь вздохнул и долгое время молчал. Наконец он взглянул на свою жену с искренней нежностью и заговорил снова:
– Ты, Ладикея, была мне верной, добродетельной женой. Благодарю тебя за это и во многом прошу у тебя прощения. Часто нам случалось не понимать друг друга. Сознаюсь, что мне было легче свыкнуться с особенностями твоего народа, чем тебе уразуметь египетский образ мыслей. Ты знаешь, как высоко я ценю искусство твоих соотечественников, как охотно я вел знакомство с твоим другом Пифагором, посвященным во все тайны наших познаний и верований и с удовольствием усваивавшим многое из них. Он, который постиг всю глубину мудрости учений, кажущихся мне священнее всего другого, известного мне, остерегался издеваться над истинами, которые жрецы слишком тщательно скрывают от народа. Этот народ охотно преклоняется перед непостижимым и теми, которые возвещают его; но не было ли прекраснее и благороднее научить всех постигать истину и поднять народ вместо того, чтобы порабощать его? Разумеется, таким образом жрецы имели бы менее послушных рабов, но боги приобрели бы себе более свободных и достойных почитателей. Ты, Ладикея, могла менее всего освоиться с нашим поклонением животным; но я нахожу, что справедливее и гораздо более достойно человека поклоняться Творцу и его творениям, чем каменным изображениям. К тому же все ваши боги подвержены человеческим слабостям, и я уверен, что моя царица считала бы себя очень несчастной, если бы я вздумал вести такой образ жизни, какой вел Зевс.
При этих словах царь улыбнулся, затем продолжал:
– Но знаешь ли ты, отчего это происходит? Эллины ставят выше красоту форм; поэтому, считая тело прекраснейшим из всего созданного, они не могут отделить его от души, хотя и уверяют, что прекрасный дух непременно должен жить в прекрасном теле. Поэтому их боги суть не что иное, как возвысившиеся люди, между тем как мы признаем божество в природе и в себе самих в виде бесплотной действующей силы. Между ней и человеком стоит животное, которое не действует подобно нам не по человеческим законам, а по вечным законам природы. Ибо человеческие законы придуманы людьми, а законы происходят от божества. Кто же из нас стремится к свободе, величайшему благу, так сильно, как животные? Кто из нас без всяких наставлений и указаний живет так равномерно из поколения в поколение, как они?
Тут голос царя оборвался, и он продолжал уже после небольшой паузы:
– Я чувствую, что близится мой конец, поэтому не стану больше говорить об этих вещах. Выслушай, мой сын и наследник, мою последнюю волю. Действуй сообразно ей, так как ты слышишь теперь голос опытности. Но увы, я в течение своей долгой жизни беспрестанно видел, что все правила жизни, которыми напутствуют нас другие, оказываются совершенно бесполезными для нас. Ни одному человеку не удается приобрести опытность для другого. Только наши собственные утраты делают нас осторожными, только нами самими пройденная школа умудряет нас! Ты, сын мой, вступаешь на трон в зрелом возрасте и имел достаточно времени размыслить о правом и несправедливом, о полезном и вредном, увидеть и сравнить разнородные вещи. Поэтому я не даю тебе никаких общих наставлений и ограничусь тем, чтобы напутствовать тебя кое-какими отдельными советами, могущими принести тебе пользу. Я подаю их тебе правой рукой, но опасаюсь, что с твоей стороны они будут приняты левой. Прежде всего, да будет известно, что в последние месяцы я, несмотря на свою слепоту, не совсем безучастно следил за твоим образом действий и с намерением позволял тебе распоряжаться по твоему усмотрению. Родопис однажды рассказывала мне басню своего учителя Эзопа: